— Кирилыч! — решила растормошить его Анна и чуточку манерно поклонилась. — Прошу вас на тур вальса.
Капитан Покровский грустно улыбнулся — в уголках его губ постоянно таилось что-то похожее на горькую усмешку, — но встал навстречу Анне и предложил просто пройтись по станице.
Стоял тихий теплый вечер. В небе, пока еще светлом и необыкновенно высоком, загорались первые звезды, а из-за леса медленно-медленно, с какими-то мучительными потугами выплывала огромная жуткая луна.
— Знаешь, Егорушка, ты вот, наверно, думаешь: что это Кирилыч такой нелюдимый, не повеселится никогда с пилотской братвой? А я ведь по натуре очень веселый был и сейчас порой охота какую-нибудь шутку отмочить, да что-то сломалось внутри. Я чувствую, что скоро меня не станет…
— Кирилыч, полно-ка говорить такое! — искренне возмутилась Анна. — У вас столько побед, боевых орденов. Вам даже и думать о таком нельзя. Кстати, давно хотела спросить: почему вы только командир звена?
— Нет славы без шипов и нет великого чела, не украшенного терниями, — усмехнулся Покровский.
— Нет, я серьезно, Тит Кирилыч.
— Ну, если хочешь, слушай… — И он рассказал Анне о том, что произошло с ним до его прихода в штурмовой авиаполк.
…22 июня 1941 года капитан Покровский встретил командиром эскадрильи 136-го скоростного бомбардировочного. В тот день он дважды вылетал на боевые задания и на бомбардировщике Як-4 разгонял строй самолетов противника. Как уцелел — сам удивлялся. Ну а потом, за три первых месяца войны, все-таки сбивали — девять раз горел…
В полку все знали, что три ордена Красного Знамени капитан Покровский получил за мужество и отвагу, проявленные по защите Отечества в разных войнах. Первый орден — за бои у озера Хасан, второй — в финскую войну, третий — в самом начале Великой Отечественной.
— …И вот, когда меня сбили девятый раз, со мной рухнул последний в полку самолет. Да и вообще от того полка осталось одно название — скоростной бомбардировочный. Пять летчиков, ни одной боевой машины. Тогда-то нас и отправили в тыл — в учебно-тренировочный авиаполк для переучивания на новую технику!
Приехали. Это было в конце сорок первого. Гляжу — никто не торопится нас переучивать. Самолетов нет, пилоты толпами слоняются из угла в угол. Ну я и не выдержал. Сколько, говорю, такое безобразие терпеть будем?! Позор — с немцем не сладим. Где новые самолеты? Что начальство думает?! Ну тут и началось. Кто-то донес на меня. Вызывают в политотдел. Речь держат такую: «Вы хотели вызвать недовольство летчиков! Сеяли панику!» Ну и дальше: мол, партия очищает свои ряды от идейно неустойчивых, политически враждебных элементов, паникеров… Словом, исключили меня из партии, сорвали с груди ордена — эти три моих боевика, под белы рученьки — и приговор готов! Расстрелять!..