Ответа не было, и я перешел ко второму пункту. Старика — меня — звали Цимбал, и эта лаборатория располагалась в некоем Блоке Семь. Был еще и другой Блок, Четыре, там жила Гадайе, которую он — я — считал презренной выскочкой, воровкой, коварным и низким существом. Всего же старик упомянул пятерых, из которых один — Мальбран — был мертв на момент записи.
Третье. Дотронувшись до микроскопа, я активировал REM-процесс, от которого предостерегал меня Голос. Это позволило мне узнать о себе больше. Следовательно, Голосу не нужно, чтобы я знал о себе слишком много. Следовательно, цель моя не является такой уж безусловной. Подумав так, я удивился: при рождении подобный ход мыслей был мне абсолютно чужд. Видимо, что-то впиталось в меня уже необратимо, и возврата к беспечальному детству не было. Как многое меня не пугало до этого времени — и сколь многого я должен был сознательно не бояться теперь!
Какое-то время я был занят лишь тем, что пытался взять себя в руки. Я — чей-то Сын. Я должен был проснуться в Контрольной комнате, а не там, где проснулся на самом деле. К-ВОТТО, возможно, неисправен. Он сделал меня тем, кто я есть. Возможно, при рождении я был изменен — в лучшую или худшую сторону. Моя задача — запустить процедуру. Предыдущий "я" не справился. И все остальные — тоже.
Старик опять встрепенулся, и опять стрельнуло болью ядро. «ИДИ», — получил я приказ. — «ВСЕ ЕЩЕ МОЖЕТ ПОЛУЧИТЬСЯ». Взяв с собой микроскоп, я открыл дверь лаборатории и очутился в белом, ярко освещенном коридоре. Мой путь лежал вперед, за пределы Блока. Ядро не противоречило этому, возможно, то был верный маршрут, в рамках которого мне разрешалось проявлять самостоятельность.
И я решил ее проявить. Ядро предупреждало меня о REM-объектах, оно умело сурово наказать меня за неповиновение, но не могло его предотвратить. У него были свои ограничения, свои правила. Ядро не хотело разрушить свое орудие — раз за разом терпящее поражение, однако единственное и незаменимое. Вместе с тем, оно считало это орудие неразумным, в его программу не укладывалось, что для кого-то наказание может быть приемлемой ценой правды, боль — компромиссом между изменой и преданностью, сумятица в мыслях — желанной, помогающей осознать, что есть я, и почему это «я» содержит в себе «мы».
Ядру был нужен я вообще, а не моя нынешняя личность. В контексте задачи она не имела никакого значения. Мысли? Чувства? Все содержимое лично моей головы было абсолютно бесполезно — но именно поэтому оно, вплоть до ничтожных мелочей, казалось мне особенно важным. И я смирился с грядущей болью, и жажда REM-объектов, жажда «самости» охватила меня.