Окаёмов, не удержавшись, ввёл в компьютер данные о рождении Настеньки, которые, спохватившись в последний миг, он едва ли не выцарапал у Елены Викторовны и, бегло просмотрев выведенную на дисплей радикальную карту девочки, отметил одну очень важную особенность: натальные Солнца мамы и дочки взаимно попадали в двенадцатые дома друг друга.
«Н-да, — подумалось по этому поводу Льву Ивановичу, — то, что у тебя сейчас с Андреем, это, госпожа Караваева, цветочки в сравнении с тем, что тебе предстоит с Настенькой. Года уже через три, четыре. Ведь с Андреем — так или иначе! — всё разрешится в ближайшие несколько дней. Да, возможно, не без острой душевной боли и тяжких метаний, однако же — разрешится. А вот с дочерью… н-да… надо полагать, Елена Викторовна, годика через три ты снова обратишься ко мне из-за Настеньки… конечно, если не разочаруешься в моих советах по поводу твоего юного любовника… что ж, стоит постараться ради того, чтобы ты не разочаровалась…»
Поймав свои мысли на сверхъестественной, граничащей с цинизмом, честности, Лев Иванович легонечко устыдился их и, дабы побороть внутреннее смущение, занялся чисткой курительных трубок — очень успокаивающее занятие. За коим застало его скрежетание открывающего дверь ключа — Мария Сергеевна. Машенька. Его Машенька. Возлюбленная, жена, домоправительница. Увы, кроме домоправительницы, всё это в прошлом…
Возлюбленной, как это ни горько, Машенька перестала быть уже пять, если не шесть, лет — не без активной помощи отца Никодима, сумевшего исподволь за какой-нибудь год внушить стремительно воцерковившейся неофитке благочестивую мысль о греховности плотских радостей. Особенно тех, в результате которых родятся дети. Причём — «милая» первобытно-диалектическая непоследовательность Православной Церкви! — сами дети ею очень даже приветствуются, но вот совершенно необходимые для их появления подготовительные действия… хоть плачь, хоть смейся! Окаёмову, попробовавшему в начале «воцерковления» Марии Сергеевны посмеяться, скоро уже, столкнувшемуся с экзальтированным грехоненавистничеством жены, захотелось плакать. И особенно потому, что значительная доля вины в её столь решительном повороте к «праведности» и «благочестию» лежала на нём — Льве Ивановиче. Неудачный аборт. На втором году их супружества. На который двадцатипятилетняя женщина пошла, можно сказать, от безысходности: крохотная комната в коммуналке, безалаберный пьющий муж, очень ненадёжные противозачаточные средства — не лучше ли подождать два, три года? Пока Окаёмов не получит от своего оборонного НИИ обещанную ему однокомнатную квартиру?