…на том достопамятном собрании предположив у Марии Сергеевны тяжёлый параноидальный невроз, отец Никодим не без некоторой тревоги вот уже без малого два года наблюдал эту женщину: нет ли, не дай Бог, у неё тенденции к развитию параноидальной формы шизофрении? Само собой, как священник, отец Никодим горячо молился, чтобы женщину миновала сия чаша, но ведь неисповедимы пути Господни… И посему, выделив из круто замешанного на эротике сна Марии Сергеевны моменты блокировки на уровне «бессознательного», отец Никодим счёл это весьма тревожным знаком и почувствовал желание поговорить с женщиной как врач-психиатр — конечно, насколько это ему удастся. И — главное! — насколько такой разговор может пойти на пользу душевному здоровью Марии Сергеевны. Причём, душевному здоровью — во всех смыслах: и в узко психиатрическом — дабы у женщины не утратилась связь с реальностью — и в самом широком: когда душевное здоровье рассматривается как предпосылка к Спасению. А если учесть, что эти два взгляда во многом противоречат друг другу (ведь Спасение — это как раз и есть отрыв от земной реальности и обретение новой, высшей!), задачу, вдруг вставшую перед отцом Никодимом, следует признать очень нелёгкой.
В примыкающем к церкви скверике в полную силу цвела сирень, распускалась поздняя яблоня и было, по счастью, малолюдно — нашлась свободная лавочка. Усадив женщину, священник, собираясь с мыслями, минуты две-три походил по аллее и устроился рядом с Марией Сергеевной — но не вплотную, а на расстоянии вытянутой руки: совершенно необходимая дистанция для ответственного разговора, если расположиться ближе, то нельзя сосредоточиться ни на чём серьёзном.
— Знаю, Мария, грех… но это мой грех… представь, что ты сейчас разговариваешь не со священником, отцом Никодимом, а с известным психиатром Извековым.
Эти слова давались священнику с трудом, ибо, произнося их, отец Никодим как бы отказывался от служения высшему (духу) ради заботы о неизмеримо низшем — душе.
— И о своих эротических фантазиях (особенно о том, как ты с ними «воюешь») мне, пожалуйста, расскажи всё, что вспомнишь.
— Отец Никодим, но я, кажется, всё сказала… — ответила растерявшаяся Мария Сергеевна. — Вроде бы, ничего не забыла… И, слава Богу, пока на память не жалуюсь… Так что — на исповеди…
— На исповеди, Мария, само собой. На исповеди — ещё бы! Ведь исповедуешься ты не мне, а Богу. Но… понимаешь, Мария… у меня сложилось такое впечатление, что о чём-то — и важном! — ты всё-таки умалчиваешь. Нет! Не виню. Знаю — что бессознательно. Не отдавая себе отчёта. И всё-таки…