— А меня, Лев Иванович, вам позвонить Лёшина Валентина попросила ещё вчера. Самой-то ей, вы понимаете, сейчас не до этого. Тем более — Лёшины приятели-мужики, как только узнали о случившемся, вот уже третий день не просыхают. И всё, значит, на нас — бабах. А вчера я вам не смогла дозвониться. То занята линия, то длинные гудки — наверно, вас дома не было. А позже вечером — каюсь: тоже употребила лишнего. Но вы, Лев Иванович, не беспокойтесь — успеете: похороны завтра в два, а ваш поезд в восемь утра приходит. Да ещё — несколько проходящих. И если вы приедете утром, то идите к Лёше домой — там Валентина и кто-нибудь из девчонок, чтобы одной ей, значит, не оставаться. Или Светка, или Наташка. А может — я. А если днём — то давайте прямо в художественную школу: вынос тела будет оттуда. Знаете — где это?
— Знаю, Танечка. Спасибо, что дозвонилась. Обязательно завтра буду. И постараюсь — утром. Пораньше. Жаль, конечно, что я узнал не вчера — сегодня, глядишь, вам помог бы немного…
— Лев Иванович, ещё раз простите, пожалуйста, но, как я уже говорила…
— Танечка, это не ты, а — я! Извиняться должен! Ляпнул — идиот! — не подумав… Так что — до завтра. Обязательно постараюсь пораньше. Если на два-три ближайших поезда не достану билета, то — на машине.
Попрощавшись с Татьяной Негодой, Лев Иванович повесил трубку и несколько минут просидел у стола в совершеннейшем отупении: в голове не шевелилось ни единой мысли, в сердце, кроме сжавшей его тоски, не осталось места ни для каких других чувств — известие о гибели друга ударило Окаёмова более чем не слабо. Да, пятьдесят — это пятьдесят: присущая молодости острота переживания с годами утратилась — случись такое несчастье лет десять назад, Лев Иванович волком бы взвыл от тоски — но и сейчас: когда возвратилась способность соображать, то сразу явилась мысль выпить полный стакан водки. И если бы Лев Иванович был уверен, что сможет купить билет на какой-нибудь из ближайших поездов, а не сядет за руль своего старенького «Вольво», то, разумеется, он так и сделал бы. Однако на железную дорогу полагаться приходилось с оглядкой, и Льву Ивановичу первую (самую жестокую) боль от удара пришлось перенести без анестезии.
По счастью, у Окаёмова не было лишней минуты, чтобы предаваться раздирающей душу боли — если он хотел успеть в Великореченск к завтрашнему утру, то следовало немедленно отправляться в путь.
Первым делом Лев Иванович позвонил в свою «сводническую» контору и передал секретарше, что по срочному делу уезжает из Москвы — вероятно, до понедельника. Затем попробовал соединиться с женой, но, три раза набрав её рабочий номер и три раза услышав в ответ короткие гудки, написал Маше записку и положил её на столе в гостиной. Оставалась Елена Викторовна — которой назначено сегодня на семь и которая наверняка уже сгорает от нетерпения, желая услышать «приговор» астролога о перспективах её отношений с Андреем.