Однако Лукавый не унимался:
«Ага, выкручиваешься! Оправдываешься — как психиатр Извеков? А мне, знаешь ли, до этого горе-доктора, который ухитрился проворонить собственную дочь, нет никакого дела! Таблеточки, понимаешь ли! Седуксен, нозепам, реланиум! Чего уж! Аминазинчика Маше — а? Психиатрическое светило пущай пропишет! — измывался Враг. — Впрочем, таблеточки — ладно. НАМ они безразличны. МЫ, так уж и быть, их прощаем. — От этих многозначительных «НАМ» и «МЫ» Никодим Афанасьевич похолодел: уж не намекает ли Мерзавец?! А между тем, Лукавый вошёл в раж: — Ах, истерия, ах, паранойей попахивает… а серой — отец Никодим, не хочешь?! Священнику — и такое? Голенькой — видите ли! А может, ещё — в кружевном бельишке? Да позавлекательнее потрясти пышными телесами — скидая его перед мужем? Или — не только перед мужем? А? Ведь стоит чуть-чуть поддаться любострастной похоти — и? Скажешь — не знаю? Врёшь, отец Никодим, прекрасно знаешь! Что таблеточки психиатра Извекова — вздор! Что истерия — Я! И паранойя — тоже! Ну, так и изгоняй МЕНЯ — свя-я-щенничек! Или — слабО? А может, не хочешь — лукавый пастырь?»
От такой наглости Врага Никодим Афанасьевич форменным образом оторопел — это выходит, что же?! Наложив на Марию Сергеевну такую епитимью, он целиком и полностью оказался во власти клеветника — сиречь: диавола?
«Сгинь, нечистый!», — мысленно произнёс отец Никодим и размашисто перекрестился.
— Никодимушка, что с тобой?! — увидев это, для неё совершенно немотивированное, крестное знамение, всполошилась Ольга Ильинична. — Ни с того ни с сего креститься…
— Да нет, матушка, и с того и с сего, — испуганным возгласом жены приведённый в чувство, ответил священник, — Лукавый, понимаешь ли… достал-таки, бестия… ух, искушает как! Прости, Оленька, — сообразив, что его путаные объяснения могут ещё сильнее смутить жену, переменил тему Никодим Афанасьевич, — нельзя, знаешь ли, возвращаться к прежнему — опасно! А тут прихожанка моя, Мария Сергеевна… кстати, она к нам придёт сегодня в семь. Ты уж чего-нибудь постненького — повкуснее! — организуй к чайку? Ладно? А то эта дурища себя чуть ли не голодом морит. Хотя внешне — кровь с молоком! — этого по ней ни за что не скажешь. Сорок пять, понимаешь, вторая молодость… а эта дура… ну, так вот! Вчера она исповедовалась, а я вдруг заговорил с ней не как священник, а как психиатр… о-хо-хо, грехи наши тяжкие… как священник, понимаешь ли, я ей должен советовать одно, а как психиатр — совсем другое. Ну вот: Лукавый меня и поддел на этом! Вообще-то — можно бы… да нет! Глушить её нейролептиками — грех. Надеюсь, не то у неё заболевание… Ладно, мать! — заметив тревогу в глазах Ольги Ильиничны, преобразился отец Никодим, сверкнув из-под густых бровей своим знаменитым «разбойничьим» взглядом, — где наша не пропадала! Шиш Нечистому! Отмолюсь, открещусь, отчураюсь! В крайнем случае — подамся в Сергиев посад, на недельку на покаяние… Ну, а к ужину… чем бы попотчевать эту постницу?.. она ведь к нам придёт прямо с работы…