Отпевание должно было начаться минут через пятнадцать, двадцать, когда прибудут все, добирающиеся «самоходом», из пожелавших присутствовать на церковной службе.
Валентина, как начала плакать в автобусе-катафалке, так и продолжала это занятие — Лев Иванович, Светино и Танино внимание направив на вдову, улучил несколько очень нужных ему минут одиночества. Пройтись, покурить — попробовать разобраться в своих ощущениях. Правда, последнее давалось Окаёмову с трудом — слишком много впечатлений пришлось на первую половину сегодняшнего дня: говорливая Танечка, Валентинин эмоциональный взрыв, странные (им не замеченный!) слёзы у гроба друга, искреннее сочувствие многих незнакомых людей, на миг залетевшая в двери ласточка — всё это в его не совсем трезвой голове спуталось и перемешалось до полной невнятицы. Например, ласточка — была ли она в действительности? Не примерещилась ли — подобно ангелам, порхающим под потолком? А сами ангелы? Эти призрачные, на неуловимые доли секунды очерчивающиеся вверху создания? Вдруг да — не примерещились? Вдруг да — слетелись? К гробу художника? И? Если начинаешь видеть ангелов… то? Уж не плачет ли, господин Окаёмов, по тебе «Матросская тишина»?
Мысль о психиатрической клинике показалась Льву Ивановичу курьёзной: мираж, зрительная галлюцинация, игра перевозбудившегося воображения — симптомы далеко недостаточные, чтобы всерьёз опасаться за своё душевное здоровье, но… мелькнуть-то она мелькнула!
Поймав себя на этой тревожной мысли, Окаёмов затушил и выбросил в урну недокуренную сигарету и сразу же закурил следующую: довольно! Продолжать истязать свой усталый, нетрезвый мозг — запросто можно довести себя если не до психического расстройства, то до нервного срыва! Успокоиться, несколько раз не спеша затянуться «Примой» — и назад. К людям! К Валентине, Татьяне, Наталье, Светлане, Петру, Михаилу, Сергею, Юрию — ко всем, кто собрался на похороны Алексея Гневицкого: потомка шляхтичей, художника, педагога — друга!
В церковь Лев Иванович вернулся вовремя — минут за пять до начала службы. Взял у «распорядительницы» Татьяны тоненькую свечку и пристроился в заднем ряду собравшихся, но теснящиеся у гроба люди сразу же расступились и пропустили его вперёд — будто бы говоря этим, что место Окаёмова вблизи Алексея: рядом с вдовой и другими самыми дорогими усопшему людьми. Лев Иванович встал справа, в шаге от гроба, рядом с уже не плачущей Валентиной и зажёг свою свечку от чьей-то соседской — служба началась.
Отец Антоний, вопреки образу, сложившемуся по словам Светы и Тани, выглядел достаточно молодо — лет где-то на тридцать пять — и служил в охотку. Можно даже сказать — вдохновенно. Кадило, распространяя умиротворяющий запах ладана, птицей порхало в его руке, слова поминальных молитв выпевались чистым, на редкость красивым голосом. Особенно проникновенно звучало «яко Благ и Человеколюбец» — ну и, конечно, возгласы: «со святыми упокой» и «вечная память».