Вообще-то, церковные службы — по долготе, малопонятности, нарочитой таинственности — Окаёмова тяготили, но только не эта: не чин молитв над усопшим. Отпевание, по мнению Льва Ивановича, вобрало в себя всё лучшее, всё живое, что содержалось в церковных — за многие столетия окаменевших! — традициях. Астрологу казалось: только в погребальном чине замолкает Павел, а говорит Христос. Ибо Тайна Жизни и Смерти — в отличие от нещадно эксплуатируемого церковью надуманного таинства брака — действительно велика и открыта только Спасителю.
Лишним подтверждением окаёмовской мысли о благотворной силе заупокойных молитв явилось преображение Валентины: в начале службы почти неживая, убитая горем женщина по мере её продолжения, казалось, расправляла невидимые крылья и, возрождённая, возносилась над скорбными земными реалиями — над погибелью, прахом, тленом. Конечно — не только она; Лев Иванович чувствовал: невидимые крылья расправляются у большинства присутствующих — просто у Валентины это было много заметнее, чем у других. Её бледное лицо из страдальческого вдруг сделалось просветлённым, глаза, прежде полыхавшие синим пламенем, замерцали небесной голубизной, и даже чёрное одеяние стало казаться не траурным вдовьим нарядом, а платьем Невесты, ждущей своего Жениха. Чтобы уже навечно соединиться с ним. Там, где не бывает разлук.
«Нет, что ни говори, а церковное отпевание — сила! — чувствуя радостный зуд в лопатках, словно бы от прорастающих крыльев, пытался иронизировать Лев Иванович. — Ишь, как захватило! Того и гляди — взлетишь!»
В общем-то, детски глупая, но старому скептику Окаёмову необходимая ирония: церковный обряд захватил его до того, что, казалось, он вот-вот, утратив свободу выбора, потеряет своего Бога и, очертя голову, бросится в удушающие объятия ветхозаветного Иеговы. Которого умный, коварный Павел, обманув доверчивых рыбаков, пастухов, мытарей и блудниц, ловко ухитрился облечь в украденные у Христа одежды.
От церкви до могилы было около километра — гроб, меняясь, понесли на руках. Лев Иванович подставил плечо сначала и после трёхсот шагов уступил свою ношу Юрию — всем пришедшим на похороны мужчинам хотелось принять непосредственное участие в скорбной процессии. Отойдя от гроба, Окаёмов присоединился к следующим сзади женщинам и вновь отметил, насколько благотворно подействовала на Валентину церковная служба: да, вдова потихоньку всхлипывала, промокая глаза платочком, но ни безудержного отчаяния, ни бурных рыданий, ни (самое худшее!) душевного одеревенения уже, слава Богу, не было — вековечные женские от начала времён орошающие землю слёзы. («Слёзы людские, о, слёзы людские…»)