- А на кой черт ты этого придурочного Федьку втянула в эту историю? продолжал недоумевать Степан.
- А потому что рожа у него очень уж живописная! Увидишь - не заснешь... Ходил, клянчил деньги - сволочь... А как до дела дошло - раскис. Воспоминания, видите ли, одолели...
- Какие такие воспоминания? - не понял её слов Степан.
- А никакие, - как-то странно и зловеще блеснули глаза матери. - Не твоего ума это дело. Подвел он нас, и все. Вместо того, чтобы пугать, он решил предупредить её. Камуфляж свой вовремя не снял, как договаривались. Как все было прекрасно продумано, просто, как все гениальное. Он её преследует, потом снимает маску, она бы насмерть перепугалась, а тут ты, как ангел-хранитель с порошочками для эйфории, поданными к столу. И поданными тогда, когда нужно, не раньше и не позже. И все - дело сделано. Вы муж и жена... Ан нет, все по-своему сделали, ублюдки... Нет, никому доверять нельзя, кроме самой себя...
- Мам, - задумчиво глядя в сторону, все же осмелился высказать свою догадку Степан. - То, что ты затеяла, это ведь связано с её отцом, Валентином Нарышкиным? Что-то там где-то маячит? - Он многозначительно потер тремя пальцами.
- Умный ты, - фыркнула мать. - Не зря учился полгода в литинституте и ещё полгода на филфаке МГУ. Стихи, помнится, писал...
Она широко улыбнулась и похлопала его по щеке. Вспомнила, как он принес ей стихи. "И между небом и землею мое разорванное "Я", продекламировал он, завывая, захлебываясь слюнями и махая правой рукой.
"Какая херня!" - откровенно выразилась Бермудская. - "Ладно, учись пока, там ещё не такие учатся. Устроили, так учись. Чем бездарнее, тем оно и лучше. На вот тебе четвертак, иди попей пивка. Только с одним условием ты мне своих стихов больше не читай, мне всякого дерьма и так приходится слушать выше крыши. И хвалить, вот, что самое ужасное. А не похвались смертельного врага наживешь. Поэты - люди весьма своеобразные..."
"Надо бы его перевести на филфак МГУ", - подумала через некоторое время Бермудская. - "Больно уж позорные стихи пишет, неудобно перед людьми. А там затеряется среди критиков и литературоведов, там-то все, что угодно можно писать, лишь бы в струю..."
Степана перевели на филфак, но через полгода его оттуда с треском выгнали за то, что он на спор с таким же мудаком, как сам, попытался трахнуть одну блядовитую студентку прямо в аудитории во время лекции. Там был очень удобный закуток под лестницей. И трахнул бы, если бы одна из студенток, наблюдавших сверху за действом, не ахнула и не вскрикнула в благородном негодовании: "Господи, да по какому же праву все это делается-то?!" Она как раз штудировала Достоевского. Преподавательница выскочила из-за кафедры и побежала смотреть, что же там такое делается. Сквернавцы, правда, за это время уже успели привести себя в более менее приличный вид.