— Попробуй, — говорит он. — Поможет успокоиться, точно тебе говорю.
Рути отказывается, но задумывается.
— Знаешь что? — говорит она. — Сходи-ка принеси маме стакан вина.
— На завтрак?
— Кто бы говорил. Я больше суток на ногах. В данном случае, думаю, как раз.
Охранник кивает, идет в помещение, и Рути глядит вслед своему стройному красавцу сыну в поношенных трусах, с наивной, ужасающей, режущей глаз татуировкой. Дельфины, тигры — детские предпочтения, запечатленные на коже взрослого мужчины.
Охранник возвращается с открытой бутылкой белого вина из холодильника, а с ней несет коробку шоколадных вафель и пустую баночку из-под желе вместо стакана.
Мать уже сидит в его кресле, и он приносит себе из комнаты другое. Она молча пьет, он молча курит, вафли они делят между собой.
Между ними устанавливается приятная близость, и в какой-то момент они оба откидываются на спинки кресел и, задрав ноги, кладут ступни на перила балкона. Они глядят на город — на красные черепичные крыши, за которыми к Иерусалимским холмам тянется чудесный ковер кипарисов и других вечнозеленых деревьев.
Десять танков. Сто. Тысяча египетских танков ползет вперед. Четыре раза по столько бронетранспортеров и еще четыре раза по столько живой силы. Кровавая баня в Йом Кипур, в День искупления: тысячи и тысячи египтян волна за волной пересекают Суэцкий канал. Инженеры наводят мосты, по ним массированно идет пехота. Запруживают канал резиновыми лодками, ползут на четвереньках вверх по откосам на израильской стороне. Если бы Господь разделил перед ними море, они и то не перебрались бы так быстро.
И что их ждет на линии Бар-Лева?
Несколько сотен израильтян, зарывшихся в свои ямы.
Генерал смотрит на песчаную бурю, которую подняла вся эта техника. Октябрьское небо стало коричневато-желтым — кажется, весь мир заволокла завеса. Когда он в прошлый раз был здесь — именно здесь, — вокруг царила безмятежность, как на пустынном пляже. Было так тихо, что он услышал, как стучит ножками желтый скорпион, перелезая через его ботинок. А теперь от шума дрожит земля, словно при нескончаемом землетрясении. И очень странно все освещено, клубы песка — точно театральный задник.
Рути читает ему из Священного Писания. На каждую неделю она составляет для него из псалмов, песен, молитв и подходящих к сегодняшним мировым делам древних комментариев нечто напоминающее Хайом-йом[14]. Благодаря этому она сама стала многознающей и мудрой.
Она выросла в Дарб аль-Барабире[15], и ее устная традиция шла из кухни. Поучения давала ей мать, пока Рути сидела в углу и работала пестиком в ступке, зажатой между колен. Семья еще оставалась на месте, когда многие уехали. И Рути знает, что это в ней есть: наследственная способность держаться и верить вопреки всей безнадежности.