Безутешный, он углубляется все дальше в прошлое, прочесывает его, пытаясь выловить все свои решения, начиная с детства, которые довели его до нынешнего плачевного состояния. Как могло так выйти? Как религиозный американский еврейский мальчик с Лонг-Айленда превратился в израильского агента, конспиративно живущего в Париже, а теперь — в предателя своей второй родины? Как так получилось, что он разом и одно, и другое, и третье?
Ладонь Z поднесена ко рту, и он тянет себя за лицо — возникает гримаса отчаяния и удивления: внезапно он понял, что у него есть ответ. По крайней мере, знает, когда и как это началось. Он отыскал семя. Вспомнил мгновение, когда он обнаружил, что в одном человеке запросто могут сосуществовать двое.
Ему то ли восемь, то ли девять, он идет домой в Уэст-Хемпстеде, в своем сонном пригороде, и несет в кармане шоколадку, купленную в кондитерской. И что он видит на улице, где живут антисемиты? Видит компанию больших парней, сплошь хулиганье, злое, вредное, джинсовые куртки с заплатами, а иные с оторванными рукавами. А он — он в двухцветных туфельках, в брючках хаки, на которых внизу, где мама их выпустила, видны светлые линии.
Вот когда Z открыл в себе предрасположенность к жизни, которой он теперь живет. Он припоминает свои тогдашние детские умозаключения. Он уже слишком близко, чтобы повернуть назад, не привлекая к себе внимания, хотя пока еще хулиганы видят его только вполглаза. Главное, решает он, уверенный вид. Он пройдет мимо них по прямой, это самое безопасное, может быть, кивнет, когда поравняется. Есть только одна проблема. Глядя на себя как бы со стороны, глазами тех парней, он осознаёт, что вся его зримая сущность, единственная его характеристика вот какая: религиозный еврейчик в кипе, которому так и хочется вломить. В кипе на макушке той самой головы, которой он вознамерился кивнуть.
Тут-то он и делает это в первый раз. Непринужденным движением, словно оно вошло в привычку от тысячекратного повторения, поднимает руку, и ладонь — та, которой Z сейчас прикрывает рот, — скользит по голове, как будто он приглаживает волосы. Все проделано безукоризненно, одно плавное движение — и кипа в руке, а рука в кармане, где кипа меняется местами с шоколадкой. Внезапно Z становится таким же гоем, как они. Он чувствует это, потому что взаправду им стал. И пацаны, которые в другой день побили бы его, не обращают на него внимания. Потому что он сейчас не Z, а другой мальчик, который просто идет мимо и разворачивает шоколадный батончик.
Но даже сладость батончика отзывается в нем сейчас, когда он вспомнил тот эпизод, горечью. Он больше не может выносить свое одиночество, изоляцию, эти черные мысли.