— Накидайте — и дайте лопату Посудкину, — потребовал Шульц. — До депо как-нибудь доедете, а утром мы ее вам вернем.
— Только верните!
— Непременно, он домой ее вам занесет!
Посудкин взглянул на церковные часы. Была половина одиннадцатого.
— Мне пора домой, — жалобно сказал представитель террористической фракции Люксембург. — У меня нет ключа, меня хозяйка домой не пустит.
— Держи лопату, трус! — Фанни забрала у машиниста лопату и вручила ее Люксембургу. — Я знаю, твоя хозяйка не запирает на ночь двери.
— Он повздорил с кем-то спьяну, а мы тут ночью ищи его! — обиделся Люксембург, но лопату взял.
— Я бы, камрад, не советовал вам расходиться, — сказал Шульц. — Вот, Гурин ушел от нас, и тут же будет убит. Вы, Иона Люксембург, сейчас уходить, и тоже будете убит. И хозяйка зря будет дожидаться вас. И вы, Юха Куолупайкинен, будете убит, если пойдете.
Люксембург вздрогнул и попятился ближе к Посудкину, выставив лопату во враждебную темноту. Куолупайкинен со своей огромной вилкой на деревянной ручке последовал его примеру.
— Ну, куда ж мы разойдемся! — загомонили товарищи. — Мы останемся до конца!
Паровик выпустил струйку пара и покатил дальше, а революционеры остались одни. Любое движение, любой звук гулким эхом отражалось от стен домов, смотревших на них темными глазницами окон, и всхлипывание воды в худых эмигрантских ботинках походило на звук лавины, сходящий с альпийских вершин. Вслед за Посудкиным трусливой рысью ополченцы пересекли темную площадь и оказались на набережной Роны у моста, уходившего к острову Руссо. Здесь бушевал холодный ветер с гор, пробирая сквозь худые пальтишки до самого революционного нутра. Они долго топтались на набережной, всматриваясь во мрак ночи, не рассеиваемый редкими газовыми фонарями, и даже Посудкин не решался сделать первый шаг. Все нервно захихикали, и вслед за Посудкиным двинулись по скользким доскам моста.
Таинственным образом ветер проредил добровольцев и ко входу на висячий мостик, отделявший их от острова Руссо, подошло уже только человек пятнадцать. Тут все вновь остановились. Ветер раскачивал на острове высоченные тополя, теребил по его берегам мокрые кусты, и за пеленой дождя черная фигура философа, сидевшего спиной к мосту, казалась надгробием над кладбищенским склепом в зеленоватом колеблющемся свете четырех фонарей, дребезжавших стеклами на столбах по углам чугунной ограды. Страшнее всего был черный, похожий в темноте на гигантский гроб павильон летнего кафе, словно это было упокоище самого безбожника Руссо, которого черти выпустили погулять, чтобы потом вновь забрать к себе с первыми петухами на рынке.