— Как там Машка? — спросила Марина, испугавшись образовавшейся паузы.
— Ничего. Растет, про тебя спрашивает.
— Надо мне ее навестить.
— Да уж пора бы.
— Сколько я ее не видела?
— Ты от нас зимой съехала, а сейчас уже скоро лето.
— Боже мой, неужели полгода пролетело?!
— Четыре месяца.
— А я и не заметила. Целыми днями язык учу, времени ни на что не остается. Тебе проще было, ты с самого начала по-немецки, как по-русски, да и вообще, чего тут сравнивать… — Марина вздохнула и многозначительно взглянула на дверь в спальню. — Кофе будешь?
— Давай.
Марина включила кофеварку, подняла жалюзи, открыла форточку и, сев на диван, закурила.
— Ничего, — угрюмо сказала она, стараясь перекричать рев и грохот, которыми мгновенно наполнилась комната. — Мне бы только язык выучить, а там я разберусь.
— Трудно? — спросила Света, боязливо косясь на окно, в котором слегка дребезжали стекла.
— Ты даже представить себе не можешь! Я сутками учу, и все на том же месте.
— Это только так кажется. Трудно начать. А потом сама не заметишь, как заговоришь… Слушай, как вы здесь живете? — Света закрыла ладонями уши. — Это же просто кошмар какой-то!
— А что ты предлагаешь? — Марина язвительно поджала губы. — Мы можем к тебе переехать. Хочешь?
— Я бы не возражала. Мне с тобой было хорошо.
— Так что же мы сидим! Давай Федю на носилки и вперед, откроем у тебя лазарет, — усмехнулась Марина.
— Ладно, извини, я не хотела тебя обидеть. Ты бы правда заехала как-нибудь, а то совсем не видимся.
Свету поражало то, с какой решимостью Марина начинала новую жизнь. Она почти не нуждалась ни в помощи, ни в советах. Встречались они редко, и каждый раз Света с удивлением наблюдала, как быстро осваивается ее подруга на незнакомой земле. Все, что для Светы годами оставалось непонятным, Марина воспринимала сразу, каким-то особым видением. Она наполняла предметы и явления своим незатейливым содержанием, нисколько не затрудняясь выяснением их реальной сути. Светлану годами мучила непроницаемость социальной завесы, которую она пыталась постичь или хотя бы угадать истинную суть вещей. Марина же решительно кроила действительность под себя. К Германии и к немцам она отнеслась критически, со снисходительной жалостью. Хорошие, мол, они ребята, но в жизни разбираются плохо. Она вообще считала, что без ее, Марининого, вмешательства эта бедная нация деградирует полностью, и намекала на необходимость формирования в немцах культурно-эстетического вкуса.
— Что за уродство висит у них на вешалках, — ворчала она, разглядывая одежду в магазине. — Совершенно невозможно одеться.