Хотелось хлеба, жирной колбасы, яичницы, соленых огурцов, жареных грибов, всего, что можно было кусать, жевать, проглатывать и при этом испытывать счастливую тяжесть удава, заглотившего свинью. Спасительница кормила его и ничего не спрашивала. Он сам, давясь кусками, выдал приготовленную байку — пришел, мол, из деревни, мать умерла, а отчим бил его, вот он и сбежал. Она только покачала головой:
— Можешь ничего не объяснять.
Он опустил глаза. У старушки был мягкий голос и грустные глаза старой черепахи, она ласково гладила его по макушке. А он смертельно устал быть начеку и опасаться. Впервые за долгое время между ним и чужим человеком протянулась паутинка симпатии и доверия, не было сил оборвать ее ложью. Сглотнув слюну, мальчик признался, что сбежал из Сектора, а все его родные уничтожены, потому что были Книжниками. Старушка отошла к окну, долго сморкалась и кашляла, глядя в окно. Когда вернулась, черепашьи глаза были красными как у кролика.
— Что произошло с нашим миром?
Ну, это-то просто. Не зря же он хранил столько книг.
— Распалась связь времен, — объяснил наставительно.
— Что же люди-то такие бесчеловечные? Как же это никто тебе не помог?
Мальчик растерялся: как же это 48 такая старая, а умудряется ничегошеньки не знать о людях и о жизни?! Пробормотал:
— Люди как раз как люди. Кто же будет помогать, если за это вешают? Вот вы, зачем я вам сдался?
Тут же спохватился, что она испугается или обидится. Но она только ответила:
— Люди не всегда действуют так, как им выгодно.
Ну, у мальчика накопился совсем иной опыт. Поэтому он и самой 48 не очень-то доверял. Когда на второй день она ушла, якобы на рынок, ему стало тревожно, ожили все его страхи. Может, вовсе не на рынок потопала неожиданная благодетельница, а в полицию, получить за донос какое-нибудь крохотное благо. Он давно убедился, что для большинства людей самый маленький пустяк важнее, нужнее и полезнее, чем его жизнь.
Сунул за пазуху оставшийся хлеб, ссыпал в мешочек овсянку, набил боковой карман бобами, повесил на шею связку засушенных грибов, но так и не нашел в себе силы уйти на мерзлую, опасную улицу из дома, где тикали ходики и в тени кисейных занавесок тянулись к северному свету чахлые фиалки. Бездомные — такие горемыки. Гонимые суровой непогодой, что впроголодь блуждаете без крова. Это все из-за этой ее улыбки, похожей на восход солнца после ночи с вурдалаками. И из-за того, что вчера она вытащила из чулана стремянку, расставила ее, вскарабкалась наверх, сняла с антресолей мужскую клетчатую рубаху, спустилась, разгладила рубаху обеими руками и сказала: