– Я не знаю, – говорит Риз. Она возвращается к планшету у койки Байетт и начинает листать страницы. Хотела бы я быть такой, как она, – уметь отпустить то, что нельзя исправить.
Я подхожу, заглядываю ей через плечо. Тут и там выхватываю знакомые слова: «эстроген», «адаптация» и, снова и снова, – «неудача», – но бо´льшая часть страниц представляет собой таблицы и числа. Есть ли среди них ответы?
Снова таблицы, абзацы, написанные неразборчивым почерком, и Риз быстро пролистывает их, почти не глядя, пока не останавливается на одной странице.
– Что это?
Она загибает уголок листа, сбрасывает наш рюкзак на матрас и начинает копаться в нем в поисках записей, которые мы забрали из школы.
– Риз?
– По-моему, я такое уже видела, – говорит она, раскладывая на кровати листы бумаги. Полностью идентичные графики с расшифровкой, напечатанной так мелко, что без лупы не рассмотреть. – Это изменения климата, – объясняет Риз, указывая на ось, где прописаны годы. На одной из копий год начала токс небрежно выделен желтым маркером. – Средняя температура на Ракстере. Смотри, это давно началось.
Одна копия из школы, а другая – отсюда, из этой импровизированной больницы, с планшета у кровати Байетт. Климат меняется, температура повышается. Когда-то я читала про живые организмы, замерзшие в арктических льдах, доисторических древних существ, которые пробуждаются, когда лед тает. В штате Мэн, на Ракстере, некий паразит медленно пробирался в самые слабые организмы – ирисы, крабов, – пока не набрался сил, чтобы пойти дальше. В нас.
Риз продолжает разглядывать графики, а я беру планшет с кровати и просматриваю остальные документы. Наблюдения о пациентке БУ. Внизу каждой страницы – одна и та же подпись. Я не могу разобрать буквы, но под подписью имеется расшифровка.
– Лечащий врач: Одри Паретта, – читаю я. – Это врач Байетт.
Директриса говорила, что ее отравили газом. Если так, это была Паретта – это она приняла решение убить мою лучшую подругу. Будь она здесь, я бы голыми руками выцарапала ей глаза.
– Ее эвакуировали, – мягко говорит Риз. – Тут уже ничего не поделаешь.
Я киваю, прогоняя из головы мысли о Паретте, и продолжаю листать документы. Тесты, тесты, и все – безрезультатно. Токс слишком живуча, а мы слишком слабы. Байетт – «РАКС009». Значит, было еще восемь, и я вспоминаю Мону в мешке.
Что сказала той ночью Уэлч? Они думали, что у них получилось. Должно быть, они вернули Мону в школу, чтобы посмотреть, выживет ли она, подействует ли лекарство, которое они синтезировали. Но лекарство не подействовало, она умерла и, могу поспорить, лежит где-то в этом здании, с распахнутыми пустыми глазами и окоченелым телом, вскрытым в попытке найти ответы. Мона тоже через это прошла.