– Пойдем, – говорит Тедди. – Давай погуляем.
По голым ногам бегают мурашки, от пота я промерзаю до костей, но мы не останавливаемся. Чем ближе я подхожу, тем отчетливее вижу забор. Тедди придерживает меня за талию. И вот наконец там, где лес подбирается к забору вплотную, я продеваю пальцы в решетку.
Кэмп-Нэш. Вариантов нет. Если сощуриться, можно сделать его похожим на Ракстер, на дом.
Тедди что-то говорит. Мир слишком громкий. Я прислоняю маркерную доску к забору.
Не слышу, пишу я.
Он пробует снова – черт, говорит он, холодина какая, – но я притворяюсь, что не слышу, и качаю головой. Протягиваю руку, слегка оттягиваю маску у него на лице. Я хочу, чтобы он ее снял.
– Нет.
Можем вернуться внутрь
Если хочешь
– Зачем ты так? Тут ведь здорово, разве нет?
Я научилась этому еще в детстве. Молчи. Молчи, и получишь желаемое.
– Ты ведь знаешь, что мне нельзя. – Он выжидает. Затем, кажется, вздыхает и отходит на несколько шагов. – Ладно, но ты стой здесь.
Потому что ему девятнадцать, потому что он не думает. Потому что я практиковала эту улыбку достаточно, чтобы знать, на что она способна.
Тедди заводит руки за голову, где завязывается маска, и возится с узлом, пока она не падает. Вот и он. Полные губы. Четко очерченный подбородок. Тедди.
– Байетт.
Я машу ему рукой, и он широко улыбается. Я поднимаю доску, пристраиваю ее на бедре и пишу.
Можно мне подойти поздороваться
– Нет, – торопливо говорит он и предостерегающе вытягивает вперед руку. – Ты обещала.
Вообще-то нет. Я выгляжу ровно так, как надо: капля застенчивости, капля любопытства.
– Слушай, – говорит он. – Я знаю, что тебе, наверное, скучно в палате. Я постараюсь заходить почаще, но…
Я поднимаю руку, и он осекается.
Это не то же самое, пишу я. А когда его глаза слегка расширяются, добавляю:
Это не заразно
У него вырывается нервный смешок.
– Правда?
Конечно нет. Но я всегда получаю то, чего хочу.
Мальчикам вход воспрещен
Он размышляет, покусывая губу и хмуро глядя на меня, а потом я вижу, как его плечи опускаются, словно при выдохе. Понимает он это или нет, но он только что сдался.
Я делаю шаг. И еще. Он молчит. Наблюдает за мной, и, когда я вижу, как его пальцы напрягаются, – через костюм они выглядят ужасно нелепо, но я ему этого не скажу, – я понимаю, что он мой.
Его губы гладкие и темные. Я вижу на подбородке порез от бритвы и каплю запекшейся крови, которую он, должно быть, забыл смыть. Я сокращаю расстояние между нами, приближаю к нему лицо. Прядь моих волос выбивается из-за уха на ветру и прилипает к его нижней губе. Я вижу, как трепещут его веки, когда он закрывает глаза.