– Скажу честно, Байетт, – говорит Паретта. – Никаких причин нет.
Наверное, она ожидает, что ее слова меня заденут. Но сильнее всего я чувствую облегчение. Я не особенная. У меня нет иммунитета. Бороться с токс у меня получается не лучше других, и это хорошо, потому что я не хочу бороться.
Оказалась в нужном месте в нужное время?
– Именно. – Она поднимается на ноги. – Что-то вроде того.
Для меня это началось с Моны. Она вышла из лазарета, и я не могла поверить глазам. Не могла поверить, что она все еще жива. Я спросила ее, как она себя чувствует и что произошло, но ответа толком не добилась.
Я собиралась уходить, когда она положила мне руку на сгиб локтя и надломленным голосом сказала:
– Они ее уничтожат.
Когда я отвернулась, то увидела, как директриса разговаривает с Гетти. И смотрит на меня.
Той ночью, после ружейной смены, после приступа Моны, я выбралась из койки, которую делю с Гетти. Когда я вернулась, я сказала Риз, что ходила на первый этаж; Риз, по своему обыкновению, не стала расспрашивать – именно это мне и было нужно, потому что я сказала неправду.
На самом деле я ходила в спальню Моны. Ее подруги съехали в другую комнату, оставив ее, так что теперь она одна в конце коридора. Дверь была не заперта. Я вошла. Луна почти не давала света, но я разглядела Мону, лежащую на нижней койке.
– Эй, – прошептала я. – Ты еще жива?
Она не ответила, так что я подошла и начала трясти ее, пока ее глаза не распахнулись. Она выглядела кошмарно, и жабры у нее на шее медленно шевелили рваными кровавыми складками.
– Уходи, – сказала она.
Вместо этого я присела рядом. Я не собиралась уходить, пока не получу то, чего хотела.
– Что ты имела в виду? Утром, в вестибюле.
Она привстала в постели – медленно, словно это ужасно трудно, – пока ее глаза не оказались наравне с моими; ее рыжие волосы мерцали так тускло, что я этого почти не заметила. Она глубоко вздохнула и к концу вдоха, кажется, забыла о моем присутствии. Но потом подняла руку и провела дрожащим пальцем по гребешкам жабр.
– Ты бы это оставила, – сказала она. – Если б могла. Да?
Я не могла притворяться, что не понимаю, о чем она. Гетти плакала, когда потеряла глаз; пару раз я замечала даже, как Риз смотрит на свою чешуйчатую руку – так, словно предпочла бы ее отрезать. А я – я никогда не возражала. Истекала кровью и кричала, но такова плата за крепкий сон.
– Нет, – солгала я. – А ты?
Она выглядела такой усталой. Мне почти было ее жаль.
– Иди спать, Байетт.
Но я не могла найти в себе силы вернуться в комнату и поэтому спустилась в вестибюль и долго гуляла по щелям между половицами. Я думала о Моне, думала о себе. Конечно, я бы это оставила.