Я до сих пор в подробностях помню тот день и ее дом. Бледно-зеленая дощатая обшивка, белая отделка, только что установленные окна. На крыше новая черепица – немногим раньше в тот год был ураган.
Дорогу к северной части острова мы пересекли уже давно, и я чувствую, что мы приближаемся к берегу. Земля под ногами влажная и податливая, в воздухе стоит легкий привкус соли. Я поправляю дробовик на плече, разминаю пальцы, возвращая им подвижность, и мы идем дальше.
Когда деревья начинают редеть, становится светлее, все вокруг серебрит лунное сияние. Никаких признаков Уэлч. Мы выходим из-за последних сосен, тонких и искривленных, и нам открывается широкий берег, заросший камышом. На воде за камышами что-то виднеется.
– Это…
– Пирс, – заканчивает Риз. – Да.
Ни одной лодки на пирсе, никого на горизонте. Судя по всему, мы здесь одни. В противном случае мы бы непременно что-то услышали или увидели свет. В конце концов, Уэлч прятаться не от кого, как и тому, с кем она встречается.
Идти вдоль деревьев проще, чем продираться через заросли, и мы шагаем по границе леса, цепляя камыш одеждой. Я продолжаю думать про тот первый день и дом, каким я его запомнила, и не понимаю, почему Риз вдруг остановилась, да так, что я в нее врезалась. Мы ведь еще не дошли.
Но тут я поднимаю глаза. Мы дошли. Лунный свет отражается от воды, волны разбиваются в водяную пыль – она оседает на моей коже легкой холодной моросью, от которой перехватывает дыхание. А в камыше виднеется дом – точнее, то, что от него осталось.
Крыльцо покосилось на одну сторону. Половицы растрескались, в полу зияет дыра, по стенам расползается лишайник. Обшивка поросла мхом и плющом. А в самом сердце дома из расколотой крыши растет береза. Широкий ствол и мощные раскидистые ветви, которые тянутся в небо.
Я бросаю взгляд на Риз. Открытое просветлевшее лицо, полное мягкости, которую я, кажется, видела в ней в первые дни нашего знакомства.
– Как красиво, – отваживаюсь я. И говорю искренне. – Никогда не видела такой огромной березы.
С приходом токс все начало расти быстрее. Расти и умирать, и за полтора года без присмотра от дома Харкеров остались одни развалины. Я бы хотела удивиться. Хотела бы, но меня уже давно ничего не удивляет.
Риз не отвечает. Подозреваю, что с тех пор, как мы увидели дом, она ни разу не моргнула. Я зажимаю дробовик под мышкой и подталкиваю ее локтем.
– Как думаешь, они там? – шепчу я. – Я не вижу света. – Не говоря уж о том, что в стенах столько дыр, что через них видно противоположную часть леса.
Она продолжает молчать. Только смотрит на то, что осталось от ее дома. Может быть, не стоило приводить ее сюда, думаю я, может быть, для нее это слишком тяжело. И тут она срывается с места и бежит к крыльцу.