Убаюкивающе гудели моторы.
Подавляя в себе желание закурить, он старался думать о посторонних вещах и неожиданно для самого себя вспомнил разговор, который состоялся вскоре после его возвращения из Москвы, разговор, которому он в то время не придал значения, постарался забыть и даже забыл, и который, оказывается, все же сохранился в его памяти и представал теперь перед ним в новом, совсем ином свете.
ТАШКЕНТ. НОЯБРЬ 1975 ГОДА
Аъзамджон ворвался в его кабинет как всегда шумный, жизнерадостный, говорливый, по-медвежьи переваливаясь с боку на бок и широко распахнув руки. Они обнялись.
— Как долетели, акаджон? Как дома? Все живы-здоровы? А я вот только возвращаюсь — погода подвела. Двое суток в Домодедове загорал.
Конечно же, он хитрил. Торчать в аэропорту, изнывая от безделья, было не в его характере. Он наверняка побывал за это время и в столичном правлении общества, и в клубах, и в первичных организациях книголюбов. Семинар семинаром, а увидеть работу собственными глазами — совсем другое дело. И если он деликатно теперь об этом помалкивал, то лишь для того, чтобы потом неожиданно для всех блеснуть какой-нибудь новой «ферганской» инициативой. Так бывало уже не раз.
За год до того едва не разразился скандал, когда вдруг выяснилось, что несколько десятков первичных организаций Ферганского областного отделения общества созданы и развернули оживленную работу по книгообмену на крупных промышленных предприятиях Москвы, Киева, Дудинки, Норильска, Набережных Челнов и многих других городов страны.
Чуть не силком вытянутый на трибуну, Аъзамджон с подкупающей наивностью удивленно разводил руками:
— Интересный народ! Радоваться надо, а они возмущаются! Свою пользу не понимают, чудаки! Для вас же лучше: мы вам организации создали, работу начали — чем плохо?
— А членские взносы? — возражали ему. — Взносы-то на ваш счет идут!
— Э-э! — искренне недоумевал Аъзамджон. — Что важнее — рубли считать или делом заниматься? Создавайте у нас свои организации — пожалуйста! Только спасибо скажем!
Спор окончился ничем, и вопрос так и остался открытым.
— Что новенького привез, Аъзамджон? — спросил он, когда улеглись первые волнения встречи.
— Есть кое-что, — ферганец похлопал ладонью по нагрудному карману. — В записной книжке пока. Подумаем, обмозгуем, потом расскажу, ладно?
«Что-то его угнетает, — подумал он, хотя внешне Аъзамджон, казалось бы, оснований к этому не подавал. — Хочет сказать и не решается».
Расспрашивать в таких случаях было бесполезно. Это он знал и не стал задавать вопросов: пусть сам решает, говорить или нет.