- Франц Маннгейм.
Извинившись за нескромность, он признался, что внимательно прислушивался к спору, и поздравил Кристофа с мастерским разгромом своих противников. При одном воспоминании об этом его и сейчас разбирал смех. Кристоф смотрел на незнакомца со счастливой улыбкой, не совсем, впрочем, доверяя ему.
- Вы это серьезно? - спросил он. - Вы не смеетесь надо мной?
Молодой человек стал клясться всеми богами. Лица Кристофа прояснилось.
- Значит, по-вашему, я прав, не так ли? Вы согласны со мной?
- Знаете ли, - сказал Маннгейм, - по совести говоря, я не музыкант и ничего не смыслю в музыке. Если какая-нибудь музыка мне по душе, так это ваша (может быть, для вас это и не особенно лестно). То есть я хочу сказать, что вкус мой не так уж дурен.
- О! - с сомнением в голосе произнес Кристоф, все же польщенный. - Это еще не доказательство.
- На вас не угодишь. Но правда ваша: это не доказательство. И я не берусь судить, насколько верно все то, что вы говорили о немецких музыкантах. Зато вы очень верно судите о немцах вообще - о стариках, обо всех этих романтических идиотах с их заплесневевшими идеями, плаксивостью, старческим шамканьем, которым мы почему-то обязаны восхищаться, - _этим вечным вчера, которое всегда было и всегда будет, которое останется законом завтра на том основании, что оно было законом сегодня_!".
Он продекламировал известные стихи Шиллера:
...Das ewig Gestrige
Das immer war und immer wiederkehrt...
[Вечно вчерашнее, всегда бывшее
и всегда возвращающееся (нем.)]
- И у него самого в первую очередь!.. - воскликнул молодой человек, обрывая чтение.
- У кого? - спросил Кристоф.
- У сапожника, написавшего эти стихи.
Кристоф ничего не понял. Но Маннгейм продолжал:
- Я, например, желал бы, чтобы каждые пятьдесят лет производилась генеральная чистка мысли и искусства, чтобы после нее камня на камне не оставалось.
- Это уж вы хватили через край, - с улыбкой ответил Кристоф.
- Нисколько, уверяю вас, пятьдесят лет - это еще слишком редко, вернее было бы - тридцать... Да и то!.. Это гигиеническая мера. Ведь не храним же мы у себя дома наших прадедушек. Когда они умирают, их вежливо спроваживают, пусть себе тлеют в другом месте, да еще для верности придавливают сверху камнем, чтобы они не вздумали вернуться. Чувствительные души, кроме того, убирают могилы цветами. Пусть! Мне-то что до этого! Мне нужно одно: чтобы они оставили меня в покое. Ведь я же их оставляю в покое! Каждому свое! Пусть мертвые будут с мертвыми, живые с живыми.
- Есть покойники, которые живее живых.