Марко в другой части комнаты смотрел на меня, и я знала, что наши мысли были одинаковыми: вот и все. Я буду кружиться на орбите Яна Батлера целых пятьдесят дней. Я знала, что мы оба пытались понять, как хорошо я с этим справлюсь. У меня были действующие отношения – с мамой, лучшими друзьями, даже с бабушкой – но пять минут с моим отцом, и я превращалась в неуклюжую и несобранную девочку.
Смотреть на лицо папы все еще было странно. Кроме формы ушей, которые у меня были от мамы, я вся пошла в него: каштановые волосы, медово-карие глаза, полные губы. У нас даже была родинка, но у него над правой скулой, а у меня – ниже. Его лицо должно было казаться таким знакомым – я видела его в зеркале каждое утро – но все еще было странно долго на него смотреть. Даже спустя четырнадцать лет после нашего хаотичного воссоединения я была уверена, что видела его чаще на обложках журналов, чем лично.
Мы сели за стол, большой экран висел за нашими спинами. Перед нами стояло по ноутбуку, мы выжидающе посмотрели на Лу. За ним Марко смотрел на меня и папу со слабой улыбкой. Марко-работник хотел мне напомнить улыбаться на камеру естественней. Марко-друг хотел обнять меня и сказать: «Не нужно так нервничать. Ты не должна ничего им доказывать».
Папа толкнул локтем мой локоть, а потом легонько сжал его и тихо сказал:
— Прости, кроха.
И снова засверкали вспышки.
— Вопросы, на которые вам нужно отвечать, от главного аккаунта Твиттера, — объяснил Лу. – Они будут «от Твиттера». Эти вопросы мы присылали на прошлой неделе.
Марко позади мужчины указал мне достать ответы из папки.
— Возможно, будут вопросы и от других пользователей, — сказал Лу, — по хэштегу «СпросиБатлеров». И хоть этого не требуется, вы можете отвечать на любой вопрос. Попрошу не забывать добавлять в ответ хэштег, — он подмигнул мне. – Хорошо?
Мы кивнули, больше не переживая, потому что задание было простым. Это не слезное интервью с папой в честь воссоединения, которое прошло у Барбары Уолтерс через неделю после моего возвращения из Лондона. Это не было фотосессией для «Vanity Fair», которую мы сделали шесть лет назад, где больше семи часов приходилось касаться друг друга. И это нельзя было сравнить с усталостью единственного раза, когда я прошла по красной ковровой дорожке с мамой с одной стороны и папой с другой. Мама согласилась пойти со мной, потому что это была моя первая номинация на Эмми, и споры о том, были ли мои родители заклятыми врагами, стали невыносимыми. Даже туристы в Герневилле останавливали ее в кафе и об этом спрашивали. Мама сказала тем вечером, пока мы готовились: