— Сломалась…
— Жалко потерянного дня.
— На, выпей чаю! — сказала Даша, протягивая ему кружку и несколько сухариков. Опустив глаза, она с досадой, тихо добавила: — И чем только ты сыт бываешь! Шляешься неизвестно где…
Давно, много лет назад, когда он поздно возвращался домой, усталый и изнуренный после рыбалки или из леса, где с ребятами гонялся за бурундуками, мама ему говорила точно так же. Чувствуя себя виноватым, Тогойкин пил воду из кружки и громко хрустел сухарями.
— Итак, твои лыжные забавы на этом прекратились, — сказал Фокин глухим голосом, не то спрашивая, не то сообщая о своем открытии. Он глядел на Николая с явным злорадством.
— Ага, прекратились…
— Эй! — неожиданно воскликнул Иванов, дотоле лежавший словно в глубоком сне. — Вот опять мы все нападаем на единственно полноценного человека! Ну, сломалась лыжа. Значит, была непрочной! Спасибо, что недалеко это случилось! Надо сделать новые, прочные. Коля! Семен Ильич с Васей ушли туда.
— Хорошо, Иван Васильевич! — Тогойкин вытащил из-за пазухи белоснежную куропатку, бережно положил ее на пол и вышел, слыша за собой изумленные возгласы.
Когда Тогойкин уже подходил к кабине самолета, растворилась настежь дверца и оттуда выпрыгнул Вася.
— Коля! Вот радость-то!.. Бритва нашлась! Я хочу своим показать.
Осторожно взяв у Васи из руки опасную бритву и сложив ее, Тогойкин сказал:
— Я куропатку принес.
— Да что ты! Где она? — Вася попробовал прощупать ее под одеждой Николая.
— Там…
— Хочу поглядеть! — И Вася убежал.
Тогойкин залез в кабину. Семен Ильич, держа под мышкой полевую сумку, силился подняться, но ему это не удавалось.
— Пришел, Коля?
— Пришел! Принес куропатку. Одну…
— Да ну? Смотри-ка ты! А мы тут собрали разное железо. И нашли вот сумку. В ней оказалась бритва.
— Я взял ее у Васи.
— Правильно сделал, уж очень бурный этот парень!
Коловоротов вынул из сумки толстую тетрадь в клеенчатом переплете, раскрыл ее и подал Николаю. Страницы были покрыты ровными рядами четко написанных красным и синим карандашами строчек.
— «Дневник», — прочел Тогойкин и зажмурился словно от яркого света.
— Давай обратно!
Николай поспешно закрыл тетрадь и протянул ее Семену Ильичу.
Коловоротов сунул тетрадь в сумку и вытащил оттуда книжку в желтом переплете.
— «Максим Горький. Рассказы», — прочел Тогойкин и выхватил у Коловоротова книжку. — Когда я уйду, вам Катя будет читать. Она замечательно читает…
Он протянул книгу старику, и из нее выпала фотография.
Красивая молодая женщина с открытым взглядом ясных глаз и гладко зачесанными волосами, собранными в узел на затылке, держит на коленях девочку. Рядом, положив ей на плечо руку, стоит мальчик. Наверно, уже школьник. Личико у него удлиненное, в точности как у Тиховарова. Он очень напряжен, — видимо, силится не рассмеяться. «Любимый папа, живем мы хорошо, ты за нас не беспокойся. Апрель, 1941 год. Смоленск» — было написано на обороте стремительным, энергичным почерком.