Гоша закончил когда-то художественную школу. Педагоги говорили — мальчишка чертовски талантлив. Теперь это был уже не мальчишка, а долговязый то ли мужчина, то ли старик с желтым лицом. Печень.
Впрочем, художественный взгляд и чувствительность души он сохранил: часами мог ловить голубя, только чтоб распутать ему лапки, связанные злыми мальчишками. И когда это удавалось, и голубь испуганно взмывал из его худых рук в небо — желтое лицо Гоши просветлялось.
Гоша ходил по вагонам с табличкой: «Помогите инвалиду, нужны деньги на операцию». Деньги на лечение и в самом деле были нужны. Но сколько и на какое лечение — Гоша давно уже не помнил.
Однажды утром он так и остался сидеть на полу среди шелухи и окурков, прислонившись спиной к стене и вытянув вперед длинные худые ноги в разных носках. Вокруг него в первых лучах солнца бродили и ворковали его любимые голуби.
Фенька
Феньку нашли под деревом, недалеко от станции. Нашел ее Лерыч. Щенок был совсем крошечный, но сразу видно — благородных кровей. Как он там оказался — сказать трудно. Никогда и никто по доброй воле не бросил бы такую кроху.
Едва Лерыч наклонился, увидел эти круглые глаза и приветливо-беспомощное шевеление хвостика размером с мизинец — как полюбил сразу и навсегда.
Вначале он назвал ее Му-Му. Не для смеха, а чтоб ее имя было проще выговорить Толику, мальчику немому и умственно отсталому. Но Толик все складывал губы, пускал пузыри и говорил не Му-Му, а скорее Пфе-Пфе. Так щенок стал Пфенькой, а потом уж просто Фенькой.
Фенька оказалась существом чувствительным и благородным. У Лерыча давно уже не было ни квартиры, ни дачи с креслом-качалкой, ни жены — кандидата наук. А вот Фенька была. Как будто маленький уголок, деталь из той, давно утраченной, жизни случайно вылез в этой — новой и безрадостной.
Сам Лерыч был человеком непростым. Во-первых, наполовину еврей. Во-вторых, с высшим образованием.
Он, к примеру, читал «Москва-Петушки» Ерофеева, и не просто читал, а помнил наизусть цитаты. Ему казалось чрезвычайно забавным сесть на Курском вокзале рядом с кем-нибудь понимающим, да и процитировать ему на память что-нибудь. Но люди попадались неподходящие, текст не узнавали и смущенно отсаживались подальше от странного человека.
Машка
Сын Толик появился у Лерыча пять лет назад. Родила его Машка, девка с загадкой в лице, но совершенно пропащая. Лерыч не знал точно — был ли это его сын или чей еще, но Машка сказала ему так:
— Тебе рожать буду.
Так Лерыч стал отцом Толика.
Машка была низенькая, вся коротенькая и широкая. Хороши в ней были только грудь да лютый бабский характер. Когда Толик был совсем маленький, и, присев где-нибудь в тени, Машка доставала из-под растянутой майки грудь — правильно округлую, белую, с крошечным розовым соском, — Лерыч смотрел и не мог насмотреться. И понять тоже не мог: как и зачем явлена такая красота тут, между испитым лицом и грязной юбкой, зажатая в короткопалой, грязноватой машкиной руке, красота, которую небрежно мяли, кладя в рот глупого Толика. И зачем, собственно, это чудо явлено в самой Машке, пьющей и пропащей. Весь ужас облезлых стен, тряпья на полу и лиц, превратившихся тоже в какое-то человеческое тряпье, будто освящался белым, прекрасным овалом этой груди. Это был атрибут красивой жизни номер один в жизни Лерыча.