Хелен перевела, добавив: «Он не кавалер. Это была самооборона».
Унтер-офицер взял со стойки ближайшую бутылку. «Позвольте, – галантно произнес он. – В конце концов не зря же мы победители!»
«Мадам не пьет куантро, – сказал я. – Берите коньяк, унтер-офицер, хоть он уже и почат».
Унтер-офицер преподнес Хелен бутылку. Я сунул ее в рюкзак. У дверей мы попрощались. Я опасался, что солдат захочет проводить нас до «мерседеса», но Хелен ловко все уладила. «У нас такое случиться не может, – гордо объявил на прощание молодой солдат. – У нас везде порядок!»
Я проводил его взглядом. Порядок, думал я. С пытками, выстрелами в затылок и массовыми убийствами! Лично я предпочту сотню тысяч мелких мошенников вроде здешнего хозяина!
«Как самочувствие?» – спросила Хелен.
«Нормально. Не знал, что ты умеешь так браниться».
Она рассмеялась: «В лагере выучилась. Как это освобождает! Год интернирования вдруг свалился с плеч! Но ты-то где научился драться разбитыми бутылками и пинком делать мужиков евнухами?»
«В борьбе за права человека, – ответил я. – Мы живем в эпоху парадоксов. Для сохранения мира ведем войну».
Почти так оно и было. Приходилось лгать и обманывать, чтобы защититься и выжить. В ближайшие недели я крал у крестьян фрукты с деревьев и молоко из погребов. Счастливое время. Опасное, смехотворное, иногда унылое и часто забавное – но отнюдь не горькое. Я только что рассказал вам про инцидент с хозяином; вскоре число подобных случаев возросло. Наверно, вам и это знакомо?
Я кивнул:
– Если удавалось посмотреть на них так, то часто было смешно.
– Я научился, – сказал Шварц. – Благодаря Хелен. Она больше не копила прошлое. То, что я ощущал лишь временами, стало в ней сияющей реальностью. Прошлое каждый день отламывалось от нее, как ломается лед за всадником, скачущим по Боденскому озеру. Зато все стремилось в настоящее. То, что у других распределяется по всей жизни, у нее сосредоточивалось в мгновении, но не цепенило ее. Она была совершенно раскрепощена, весела, как Моцарт, и неумолима, как смерть. Понятия морали и ответственности, в их тягостном смысле, более не существовали; их место заняли высшие, почти неземные законы. Для другого у нее не было времени. Она искрилась словно фейерверк, но без пепла. Не хотела, чтобы ее спасали; тогда я еще в это не верил. Она знала, что ее не спасти. Но поскольку я настаивал, соглашалась… и я, глупец, тащил ее по дороге скорби, по всем двенадцати остановкам, от Бордо до Байонны, а потом по бесконечному пути в Марсель и сюда.
Когда мы добрались до дворца, он оказался занят. Мы увидели мундиры, солдат, которые волокли деревянные верстаки, и нескольких офицеров в летчицких бриджах и блестящих сапогах, которые расхаживали вокруг, как павлины.