Вдруг Ганнибалу показалось, что слева к нему придвинулась чёрная гора, нет — сам Горный Король. Это было странно, потому что он как раз импровизировал на тему «Пер Гюнта». Король потеснил Ганю на октаву и уронил поросшие лесом лапищи около его пальцев. Ганя посмотрел на короля, перепугался и зашипел. Король взвыл и зашипел в ответ. Мирьям тоже зашипела, за ней — слуга, старуха и Роже. Все решили, что это фрагмент композиции и здесь полагается шипеть.
Апельсин забросили высоко в небо, дело шло к полудню. По Цветочной набережной гулял народ. Дети катались на велосипедах, роликах и самокатах. Старички и старушки смотрели на них неодобрительно — не ровён час врежутся и ногу перебьют. Особенно они раздражали сверкающую бриллиантами ведьму в инвалидной коляске, которая злобно водила глазами и дымила, как паровоз. Ей хотелось бы «напустить на них столбняк». Из окон мадам Вшит неслись удивительные звуки — грохот аккордов и перебежка рулад, хлопки, возгласы и шипение. Сама старуха сидела в кресле у рояля — счастливая, с розовыми щеками и блестящими глазами. Плевать на зеркало, смерть и скамейку, да здравствуют круассаны, негры и джаз!
Через два месяца Ганя снова летел в самолёте, снова улыбался, глядя на проплывающие внизу квадраты и прямоугольники, снова поздравлял сам себя, похрустывая длинными пальцами. Было с чем: его взяли учиться в джазовую школу в Берне, он подружился с самим Бабеем, у него началась новая жизнь, о которой он мог только мечтать. А кроме того, Ганнибал встретил Саломею — в Стокгольме, на музыкальном конкурсе. Он играл Листа, она — Чайковского. В первый раз они поцеловались при очень странных обстоятельствах.
В тот ненастный шведский вечер Саломее хотелось печёной картошки с маринованными лисичками, а Гане — тефтелей с брусникой. Морской ветер в тяжёлых ботинках бегал по крышам, вертел во все стороны петухов, кошек, кентавров и ангелов, они жалобно скрипели и просили чего-нибудь горячительного. В поисках подходящего заведения Ганя с Саломеей забрели в ту часть города, где люди в основном работали, а не жили, и улицы были безлюдны, окна черны. Казалось, что внутри этих домов — не скучные нотариальные конторы и зубоврачебные кабинеты с подвесными потолками и унылой мебелью, а полные шёпотов и призрачных теней старинные залы с зелёными канделябрами и плесенью на стенах.
Вдруг во мраке блеснул огонёк. Голодные Ганя и Саломея метнулись к нему, как мотыльки, которые летней ночью выползают из сырой травы и летят к керосинке главного инженера, когда тот после «Новостей» выходит во двор проследить, не сбились ли с курса звёзды над Сковородкой. Из открытой двери лился мягкий свет, перед крыльцом валялись какие-то сундуки, рамы, стулья, покрытые тряпками. Они зашли. Это была антикварная лавка. Среди груды пыльных предметов стоял письменный стол. Над ним с тихим скрипом качались электрики Петровы, колеблемые порывами ветра, влетавшего в дверь и распахнутое в темноту окошко. При ближайшем рассмотрении они оказались всего лишь старыми костюмами на вешалках, прицепленных к потолку. Пахло ветошью. За столом у яркой лампы сидел, уткнувшись в газету, старик, похожий на Макса фон Зюдова. Увидев Ганю и Саломею, он вскочил, заулыбался, засуетился: «У нас распродажа! Хозяин устроил распродажу, сегодня последний день! Всё недорого! Выбирайте! Спрашивайте!»