– Где же так горит? – спросила Элизабет.
– Нигде. Это просто закат.
– Закат! Про него теперь даже не вспоминаешь, а?
– Верно.
Они шли дальше. Закатные краски набирали яркости и глубины. Озаряли их лица и руки. Гребер смотрел на встречных прохожих. И видел их тоже иначе, не как прежде. Каждый был человеком с собственной судьбой. Легко осуждать и быть храбрым, когда у тебя ничего нет, думал он. А когда есть, мир меняется. Все становится и легче, и труднее, а иной раз почти невозможно. Храбрость остается, но выглядит по-другому, и зовется иначе, и, собственно, только тут и начинается. Он глубоко вздохнул. Кажется, будто вернулся в блиндаж после опасной вылазки на вражескую территорию и чувствовал себя не увереннее, чем прежде, но все-таки на миг защищеннее.
– Странно, – сказала Элизабет. – Наступает весна. Эта вот улица совершенно разрушена, и для весны нет никаких причин… а мне почему-то чудится запах фиалок…
Бёттхер собирал вещи. Остальные стояли вокруг.
– Ты правда ее нашел? – спросил Гребер.
– Да, но…
– Где?
– На улице, – ответил Бёттхер. – Она просто стояла на Келлерштрассе, на углу Бирштрассе, где раньше был магазин зонтов. В первую минуту я ее даже не узнал.
– Где ж она была все это время?
– В лагере под Эрфуртом. В общем, слушайте! Она, стало быть, стоит возле магазина зонтов, а я ее не вижу. Прохожу мимо, и она меня окликает. «Отто! Не узнаёшь меня?» – Бёттхер сделал паузу, обвел взглядом казарменное помещение. – Да как же, парни, узнать женщину, которая похудела на восемьдесят фунтов!
– Как называется лагерь, где она была?
– Не знаю. Вроде «Лесной лагерь два». Могу спросить у нее. Да послушайте же! Я, стало быть, смотрю на нее и говорю: «Альма, ты?» «Я! – отвечает она. – Отто, у меня было предчувствие, что ты в отпуску, потому я и вернулась!» А я все смотрю на нее. Женщина, крепкая да дородная, ровно кобыла пивной повозки, стоит отощавшая, всего сто десять фунтов, а было-то без малого две сотни, скелет, одежда болтается как на вешалке, сущая палка! – Бёттхер шумно перевел дух.
– А рост у нее какой? – полюбопытствовал Фельдман.
– Чего?
– Рост у твоей жены какой?
– Метр шестьдесят примерно. А что?
– Тогда у нее сейчас нормальный вес.
– Нормальный вес? Ты о чем, парень? – Бёттхер уставился на Фельдмана. – Это не для меня! Для меня она просто щепка! На кой мне твой паршивый нормальный вес? Я хочу прежнюю жену, как она была, статная, с задницей, на которой впору орехи колоть, мне тощая выдра без надобности. За что я воюю? За это вот?
– Ты воюешь за нашего любимого фюрера и за наше дорогое отечество, а не за убойный вес своей жены, – сказал Ройтер. – За три года на фронте пора бы и усвоить.