– Успокойтесь, – сказал старик. – При воздушной тревоге город всюду отключает газ.
– Успокоишься тут, как же! Потом сызнова включат – и вся квартира полна газу! Это ведь еще хуже.
– Во время тревоги газ не отключают, – объявил педантичный, назидательный голос. – Только во время налета.
Элизабет достала из сумочки расческу и зеркальце, причесалась. В мертвенном свете расческа казалась черной, как высохшие чернила, а волосы под ней вздымались волной и словно бы потрескивали.
– Скорее бы выйти отсюда! – прошептала она. – Здесь можно задохнуться!
Еще полчаса ожидания – и двери наконец открылись. Они пошли к выходу. Над дверями помещались маленькие замаскированные лампочки. Снаружи ступени лестницы заливал лунный свет. С каждым шагом Элизабет менялась. Словно пробуждалась от летаргии. Тени в глазницах исчезли, свинцовая серость растаяла, медные искры заиграли в волосах, кожа вновь стала теплой, засветилась, жизнь вернулась – кипучая, полнокровная, сильнее прежнего, вновь обретенная, не утраченная, драгоценнее и ярче на то краткое время, когда ощущалась именно так.
Они стояли возле бомбоубежища. Элизабет глубоко дышала. Двигала плечами и головой, как животное, выпущенное из клетки.
– Эти массовые могилы под землей! – сказала она. – Как я их ненавижу! Там просто задыхаешься! – Она резко отбросила волосы назад. – Развалины по сравнению с ними – утешение. Над ними, по крайней мере, небо.
Гребер посмотрел на нее. От нее веяло чем-то необузданным, порывистым, когда она стояла вот так у огромной, голой бетонной громады, лестницы которой словно бы вели в ад, но ей только что удалось спастись оттуда.
– Пойдешь домой? – спросил он.
– Да. Куда же еще? Бродить по темным улицам? Хватит, набродилась.
Они пересекли Карлсплац. Ветер обнюхивал их, как огромная собака.
– Ты не можешь уехать? – спросил Гребер. – Несмотря на все, что говоришь?
– Куда? У тебя есть на примете комната?
– Нет.
– Вот и у меня тоже. Тысячи людей остались без крова. Как я уеду?
– Верно. Теперь уже поздно.
Элизабет остановилась.
– Я бы не уехала, даже если б могла. Ведь тогда я бы вроде как бросила отца в беде. Разве тебе непонятно?
– Понятно.
Они пошли дальше. Греберу она вдруг надоела. Пусть делает что хочет. Он устал, изнервничался, и внезапно ему показалось, что сейчас, в этот самый миг, родители ищут его на Хакенштрассе.
– Мне пора, – сказал он. – Встреча у меня, уже опаздываю. Доброй ночи, Элизабет.
– Доброй ночи, Эрнст.
Секунду он смотрел ей вслед. А она быстро исчезла в ночи. Надо было проводить ее до дома, подумал он. Правда, без угрызений совести. Вспомнил, что и в детстве терпеть ее не мог. Торопливо отвернулся и зашагал на Хакенштрассе. Но ничего там не нашел. Безлюдье. Только луна да странная, парализующая тишина свежих развалин, словно висящее в воздухе эхо безмолвного крика. В давних развалинах тишина совсем другая.