Бёттхер уже ждал на ступеньках ратуши. Над ним поблескивала в лунном свете бледная морда водостока.
– Что-нибудь выяснил? – еще издалека спросил он.
– Нет. А ты?
– Тоже ничего. В больницах их нет, фактически наверняка. Я почти все обошел. Ох, братишка, чего только там не увидишь! Женщин и детей все ж таки с солдатами не сравнить! Идем, тяпнем где-нибудь пивка.
Они пересекли Гитлерплац. Топот сапог гулко отбивался от стен.
– Опять днем меньше, – сказал Бёттхер. – Ну, что делать-то? Отпуск скоро кончится.
Он открыл дверь пивной. Сели они за столик у окна. Шторы были тщательно задернуты. Никелированные краны стойки поблескивали в сумраке. Судя по всему, Бёттхер здесь не впервые. Хозяйка, не задавая вопросов, принесла два стакана пива, а он проводил ее взглядом. Пышнотелая, так бедрами и покачивает.
– Сижу тут один, – сказал он. – А где-то в другом месте сидит моя жена. Тоже одна. По крайней мере, надеюсь! С ума ведь сойти можно, верно?
– Не знаю. Я бы уже рад был, если б знал, что родители где-то сидят. Все равно где.
– Н-да. Родители – это не то что жена. Без них можно обойтись. Здоровы – и хорошо, порядок. Но жена…
Они заказали еще по стакану пива, распаковали свой ужин. Хозяйка сновала возле столика. Смотрела на колбасу и на жир:
– Хорошо живете, ребята!
– Да, живем, – отозвался Бёттхер. – У нас есть полный отпускной пакет с мясом и сахаром! Не знаем, куда его деть. – Он отхлебнул пива и с горечью сказал Греберу: – Тебе-то легко. Сейчас вот заправишься, а потом выйдешь отсюда, снимешь шлюху и забудешь о своей беде!
– Ты тоже так можешь.
Бёттхер покачал головой. Гребер с удивлением взглянул на него. Столько верности он от старого солдата не ожидал.
– Слишком они тощие, приятель, – объяснил Бёттхер. – Весь ужас в том, что меня как магнитом тянет лишь к очень дебелым женщинам. На других мне прямо-таки смотреть тошно. Тошно – и все тут. С тем же успехом можно лечь в постель с вешалкой. Только очень дебелые женщины! Остальные не для меня.
– Так ведь вот одна такая. – Гребер кивнул на хозяйку.
– Ошибаешься! – Бёттхер оживился. – Тут есть еще большущая загвоздка, приятель. То, что ты видишь, этакий студень, мягкий жир, в котором можно потонуть. Дебелая особа, пышная, хороша, согласен – но сущая перина, а не двуспальный пружинный матрас, как моя жена. У ней-то все ровно из стали. Дом дрожал, словно кузница, когда она бралась за дело, штукатурка со стен сыпалась. Нет, приятель, такую на улице в два счета не найдешь.
Он задумался. Гребер вдруг почуял запах фиалок. Огляделся. Цветы стояли в горшке на окне и пахли бесконечно сладко, в этом аромате было сразу все – безопасность, родина, надежда и забытые мечты юности… налетело с огромной силой, шквалом, и тотчас пропало, но оставило его в таком смятении и усталости, будто ему пришлось с полной выкладкой бежать по глубокому снегу.