— Да что из тебя вечно всё клещами-то тянуть?!
— Что ты хочешь услышать? — спросил Кимон.
— Врут люди?
— Не врут, — подтвердил Крохобор.
— Ишь ты… — только и нашёл, что ответить Жадный.
Некоторое время они уничтожали труды Ойнеева повара в молчании, хотя было видно, что Крохобор чем-то очень озабочен и хочет поговорить, но не знает с чего начать.
Жадный это заметил.
— Чего-то ты сам не свой, Кимон. Что стряслось?
— Стряслось? Ну как бы да. Есть немного…
— Так ты рассказывай. Знаешь ведь, я к тебе, как к сыну отношусь. Завсегда выслушаю. Обидел кто?
Этевокрей, ковырявший в зубах острой косточкой, усмехнулся.
— Слушай, Ойней, — медленно, будто взвешивая каждое слово, начал Крохобор, — ты каким богам молишься?
— Каким? Пелагию, вестимо, ну и Таллею[61] ещё. Все под ними ходим. Ну а на остальных мне насрать.
— Ишь ты, борзый какой, — заметил Этевокрей, — а не боишься? Тебе ведь уже к отцу нашему Миносу на суд совсем скоро. С Тёмным перевидишься. Он тебе твои слова припомнит. Да и другие. Боги зла долго помнить не станут, отомстят и забудут. А тебе потом какие-нибудь булдыганы вечно таскать. Или ещё чего повеселее.
Кимон как-то совсем побледнел и негромко проговорил:
— Дай-ка я тебе, Ойней, кое-что расскажу. Про богов…
Критянин Мнасикл по прозванью Златоуст, правая рука спартанца Фиброна, коротал время со своими людьми в одном из питейных домов в порту Фаласарны. Когда прибыл Кимон, Мнасикл был занят. Он уестествлял рабыню-сирийку и отвлекаться от сего увлекательного занятия ради какого-то неуважаемого Крохобора, конечно, не стал. Процесс затянулся. Поддатый Златоуст мычал и пыхтел, девка стонала. Причём уже не играла страсть, дабы господин ощутил себя титаном. От боли стонала. Наконец её мучения закончились. Мнасикл обмяк, опрокинулся на ложе и некоторое время приходил в себя, тяжело дыша. Рабыня сползла на пол и негромко всхлипывала.
— Пшла вон, — выдавил из себя пират и потянулся к кувшину на столе.
Рабыня исчезла. В кувшине ничего не булькало.
— Эй, там! — крикнул Мнасикл, — ещё вина тащите. В горле пересохло.
Вошёл один из его ближников, протянул вожаку ойнхойю и сказал:
— Там Крохобор прибыл.
— Да срать на него, — ответил Мнасикл и присосался к кувшину.
— Он "Тавромений" взял.
— Чего? — поперхнулся Мнасикл.
— "Тавромений", говорю. Салмонея который.
Мнасикл некоторое время хлопал глазами. Наконец выдавил:
— А он не охерел ли? Салмоней же того… Этого… Под нами, типа.
— А я о чём? — сказал пират.
— Это он, типа, нашего Салмонея… Да я ж ему глаза на жопу щас натяну, — заявил Мнасикл безо всякого выражения.