По толпе волной покатился нарастающий гул и недовольный свист.
— Чего? Чего там? — закричал Мелентий.
— Иди к воронам, старый хрен! Из-за твоих причитаний не слышал!
— Что там сказали? — не сдавался Мелентий.
Нашёлся сердобольный человек, который объяснил:
— Ликург возвестил, что Филипп на Боспоре Фракийском захватил наши корабли.
— Это какие?
— Зерновозы, две сотни.
— Больше, — мрачно уточнил кто-то неподалёку, — две с полтиной.
— Иди ты?! Это что же, хлеб подорожает теперь?
— Ха, подорожает… Как бы и вовсе ноги не протянуть с голодухи.
— Да заткнитесь уже! — зашикали слева.
Мелентий примолк и повернулся к помосту, на котором стояло несколько человек. Сторонники Демосфена и их противники. Речь держал Ликург:
— …отпустил родосские и хиосские. И византийские, кстати! А наши удержал!
— Так он же воюет с Византием! — крикнули из толпы, — как он их корабли отпустил?
— А вот так! — ответил Ликург.
Вперёд шагнул Демосфен и крикнул:
— Не с Византием он воюет, граждане афинские, а с вами! Ещё год назад я вас предупреждал! Вспомните! — Он вынул из-под гиматия свиток и потряс им. — Взяв богов в свидетели, я разрешу наш спор с вами! Его письмо — это же объявление войны!
— Да с кем он там воюет, если Афины на войну-то не явились? — хохотнул кто-то.
— Вот именно! — ответил Демосфен, — не явились! Послушались Фокиона! Слушайте его и дальше, афиняне, до тех самых пор, пока филиппова конница не покажется на Элевсинской дороге!
Извечно хмурый стратег Фокион стоял на противоположной стороне помоста, по своему обыкновению спрятав ладони на груди под домотканым хитоном. Он всегда одевался очень просто, не носил ни гиматия, ни хламиды даже зимой, чем словно бы стыдил изнеженных сынков знати, которые по вступлении в возраст проходили военную службу и жаловались на лишения. При виде Фокиона и старикам становилось совестно стенать о годах, согнувших их спины, ибо тому шёл уже пятьдесят восьмой год, а он всё так же строен и подтянут, как мужи в самом расцвете сил.
Неприветливое, мрачное лицо пожилого стратега многих смущало, люди избегали заговаривать с ним наедине. Когда же Харес однажды начал высмеивать его за это, старик возразил, что, дескать, его хмурость никогда не причиняла афинянам никаких огорчений, а смех кое-кого из вождей народа стоил Афинам многих слез. И верно, заслуги Фокиона, избиравшегося стратегом много лет подряд, не поддавались исчислению, его порядочность уважали все. Даже Демосфен не осмеливался её прилюдно обесценивать и лишь с горечью говорил: "Вот нож, направленный в сердце моим речам".