В конце гончарных рядов группа зевак делилась впечатлениями от посещения передвижного зверинца.
— Да видел я ту гиену, тоже мне диво. Псина и псина. Вот в прошлом году два родосских купца показывали на островах павлина, вот это чудо из чудес. Говорят, из самой Индии привезён.
— Павлина? Что это за зверь? — Спросил Мелентий.
— Не зверь, а птица.
— Птица? И сладко ли поёт?
— Нет голоса ужасней. Мне Архилох напел, я содрогнулся.
— Архилох? Ему можно верить, — с видом знатока заявил Мелентий, — что же в ней тогда примечательного?
— Я слышал, красоты она неописуемой.
— А это случаем не те два родосских прохвоста, которые в питейном доме у Скамандрия похвалялись своими подвигами? Признаться, я чуть было не уснул во время этой повести.
— Мелентий? Да ты ли это? — окликнул смутно знакомый голос.
Старик обернулся. Позади него стоял хорошо одетый мужчина лет пятидесяти.
— Лисипп?
— Он самый!
— Какими судьбами в Афинах? Давно ли приехал?
— Да уж два месяца здесь живу, — ответил Лисипп из Сикиона, ваятель, — приехал поглядеть на Афродиту Праксителя, да задержался. Меня Никий пригласил, он её расписывал.
— Суд-то, стало быть, не застал?
— Нет. Как раз и захотел поглядеть, чего такого изобразил Пракситель, коли Мнесарет потащили на суд.
— Изобразил… Бабу голую изобразил богиней, совсем стыд и страх потерял, богохульник, — проворчал Мелентий, — зря, зря его не осудили. Куда мир катится…
— Так ведь судили же не Праксителя, а Мнесарет, — возразил Лисипп.
— А эту блудницу и вовсе надо было камнями побить! — грозно потряс пальцем одноногий, — да где же такое видано, порна вызвалась изображать богиню?!
— Гиперид доказал, что столь совершенное тело не может скрывать несовершенную душу, — усмехнулся Лисипп.
— Доказал… Раздел бабу перед гелиэей! Перед гелиэей, Лисипп! Да это ж… — Мелентий задохнулся, подбирая сравнение, — это ж последние времена наступают!
— Ну ты сказал. Мнесарет не порна, а гетера и известна своим целомудрием и добродетелью.
— Эта жаба[69] добродетельна? Ты вина что ли дурного опился, Лисипп?
— Да будет тебе бушевать, дружище, — мягко сказал скульптор, — давно ли ты стал женоненавистником? Лучше расскажи, сам-то как живёшь? Сто лет тебя не видал.
— Как видишь, ещё ползаю. Совсем один теперь живу, даже раба последнего продал, кормить не на что. Жена померла, дочь замужем. Зять помогает иногда, да ему самому тяжело, еле концы с концами сводит.
Лисипп сочувственно покачал головой. Со стороны могло показаться, что между этими двумя людьми нет ничего общего. Один — знаменитый скульптор, заработавший благодаря своему искусству внушительное состояние. Другой — полунищий оборванец из кварталов бедноты. Как они могли сдружиться, на чём сошлись?