— Но ты с Диогеном, похоже, согласен, что счастье в простоте?
— Вот ты, Лисипп, нацепил дорогой гиматий, а стал от этого счастливее?
— Благодаря новому гиматию вряд ли, — усмехнулся скульптор, — я счастлив от другого.
— Радует всеобщее восхищение?
— И это тоже, что лукавить.
— Боги не любят гордецов. Чем выше взлетишь, тем больнее падать.
Лисипп покосился на него, но ничего не сказал.
Они свернули на Панафинейскую улицу и шли вдоль длинной стои[70] напротив храма Урании. Здесь почти постоянно толклись молодые люди. На стене стои писали предложения гетерам о свиданиях, а те, в случае благосклонности подписывали время и место. Рядом стоял столик трапедзита, который рад был ссудить денег не слишком состоятельному охотнику до плотских радостей. Чуть поодаль располагался диктерион с весёлыми дамами подешевле гетер.
— Вот ты говоришь, дескать Фрина добродетельна, — сказал Мелентий, — а эти тоже?
Он ткнул пальцем в сторону толпы страждущих.
Лисипп пожал плечами.
— И даже не сказать, кто отвратнее, — проворчал Мелентий, кивнув на трапедзита. — Срамные времена настали. Как есть срамные. Одни тебя норовят раздеть до нитки, причём во всех смыслах. Другие дерьмо под видом мёда льют в уши, выставляют себя спасителями Отечества. Вон, воинский набор объявили. Воевать будем. За какой-то кусок говна на севере, который почему-то очень нужен Демосфену. Дураки и рады глотки драть. Война, война! На Пниксе-то уже всех победили и не по разу. Вот поверь, как дойдёт до того, что надо не соседу, а тебе самому месяц-другой задницу пообтереть о скамью, а то и копьё в печень поймать, сразу половина экклесии — кривые, убогие и ссутся.
— Я не гражданин Афин, — сказал Лисипп, — но, если хочешь знать, поддерживаю Фокиона. С Филиппом надо дружить, а не воевать. Мне иногда кажется. что он о благоденствии Эллады печётся больше, чем сами эллины.
Мелентий невесело усмехнулся.
— Вот-вот. Все о процветании Эллады пекутся. И чужеземный царь-полуварвар, и доморощенные благодетели. Только о народе и думают на симпосионах с этими твоими стыдливыми и добродетельными трималтидами[71].
— Ты прямо как спартанец заговорил. Вот бы, как там, да? Чтобы мужи суровы, честны и благородны, а жёны добродетельны?
Мелентий фыркнул.
— Ты сам-то понял, что сказал? Эти высокомерные злобные выродки, которые только и могут, что гадить всем по мелочи за персидское золото — благородные и честные мужи?
— Нет, конечно, — усмехнулся Лисипп, — но они в это всё ещё верят. Или делают вид, что верят.
Некоторое время шли в молчании. Нарушил его скульптор.