Но дело не в том, что сдвоенный урок сексуального ликбеза преподан советской публике в обратном порядке. Само по себе столь тесное соседство двух прославленных – и пропущенных у нас – произведений зарубежной литературы (даже если оно, допускаю, объясняется какими-то редакционными накладками) прямо-таки вопиет: торопись изведать вкус запретного плода! А также: бери, пока дают! И, может быть, даже: куй железо, пока Горбачев, – хотя сам президент уже успел высказаться по обозначенной здесь проблеме весьма недвусмысленно… А в результате оба романа, один из которых замечателен, а другой как минимум примечателен, оказались волей-неволей вписаны в ту ситуацию, в которой под видом борьбы со СПИДом тиражируют откровенную – и провоцирующую – порнографию, а за просмотр у прилавка (!) советского эротического журнала «Андрей» лихачи-кооператоры берут с жаждущих и страждущих все по тому же рублю. То есть коммерциализация оборачивается прямой профанацией – и запрещенные в свое время на Западе из-за откровенности, с которой в них трактуется тема физической любви, романы публикуются ныне, чтобы потешить читателя этой самой откровенностью. Сюжет, прямо скажем, пикантный.
В новейшей отечественной прозе, в женском ее «подразделе», в, так сказать, «женсовете» (это имя носит одна из самых непристойных музыкальных групп), сформировалось целое направление, занимающееся по преимуществу, если не единственно, разгадкой природы и поэтизированным описанием механизма женского организма. Лидер данного направления, талантливейшая Валерия Нарбикова, с целомудренным недоумением сообщает корреспонденту радио «Свобода» о том, что сборничек ее прозы у тех же кооператоров стоит почему-то бешеные деньги. Да потому и стоит! Поскольку сочинения Нарбиковой и ее последовательниц (чему она научила женщин, перефразируя Ахматову, я только намекну) воспринимаются не как изысканная и милая дамская проза, каковою они являются, и даже не как стеб, потому что ни за милую дамскую прозу, ни за стеб больших денег не платят, а как все та же клубничка.
Несколько лет назад, еще, если не ошибаюсь, при Черненко, критик Сергей Чупринин выступил с резкой статьей против, как он это определил, «оживляжа» в нашей литературе. Причем раздражение вызвала у критика не откровенность тогдашних постельных сцен (да и то сказать: какая уж там откровенность), а их банальность. Как будто, застегнув ширинку или оправив юбку, те же самые авторы творчески преображались и писали на производственные темы с гоголевской красочностью, толстовской глубиной и платоновской неповторимостью.