О том, что Набоков – гений, читателям «АО» с пылом отличника с первой парты поведал А. Долинин (1988. № 9). Не забыв при этом подчеркнуть, что ценит в нем вовсе не «пикантного аморалиста, этакого отечественного Селина, создателя непристойной и сенсационной „Лолиты“, столь нашумевшей (и столь плохо понятой) на Западе». Видимо, кивок в сторону глуповатого Запада нужен Долинину для того, чтобы впоследствии, когда «Лолита», чем черт не шутит, будет у нас напечатана, обстоятельно растолковать советскому читателю, что она все же отнюдь не непристойна и, может быть, даже не сенсационна. Но пардон, месье, что сказано, то сказано! Или же – полюбите нас черненькими, – как говаривал персонаж столь не любимого Владимиром Владимировичем великого писателя.
Но вот «Лолита» напечатана. И это не роман об Америке, не роман о любви, не роман о крушении буржуазного индивидуалиста. Это нечто совсем другое.
«Лолита» не только наиболее известное, но и, безусловно, ключевое произведение писателя. Можно принимать Набокова или не принимать его – но разлучать творца «нимфетки» с его «бедной девочкой» по меньшей мере безжалостно. Да и не было бы всемирно знаменитого русско-американского писателя Набокова, если бы Гумберт Гумберт остался Германом Германом.
В двадцатые – тридцатые годы известность Набокова в среде русской эмиграции, «широкая популярность в узком кругу» постепенно, но неуклонно нарастала. Одни (Н. Берберова, Вл. Ходасевич) приветствовали Набокова как первого писателя, созревшего в эмиграции, которому удалось – прежде всего в эстетическом плане – сказать существенно новое слово – и как бы от имени всех. Другие (взыскательный Г. Адамович), воздавая писателю должное, относились к нему все же настороженно, понимая и вскрывая негуманистическую, модернистскую (как мы бы уточнили теперь, постмодернистскую) суть его писаний. Переход писателя на английский язык – эмиграция языковая – не принес поначалу ни успеха, ни денег, ни даже тени признания.
Сейчас Набоков признан классиком англоязычной литературы. Об этом в один голос кричат американские профессора, потихоньку пытаются им вторить и наши. «Немецкие цензоры – дураки», – заметил Генрих Гейне с печальной невозмутимостью.
Английский язык Набокова искусственно сконструирован и уже хотя бы поэтому не может считаться безупречным. Едва ли не в каждой фразе сквозит радость новичка, усевшегося за руль чужой – и шикарной – машины. Английский язык Набокова (особенно это заметно в романе «Ада») представляет собой своего рода шараду, внятную лишь тому, кто владеет и английским, и русским – и может, следовательно, не по одному разу перегонять сахар в спирт и спирт в сахар, наслаждаясь вкусовой и обонятельной гаммой бесчисленных коннотаций и ассоциаций. Не будь сенсационного успеха «Лолиты», англоязычного писателя Набокова просто не было бы.