Поколение и круг читателей, к которому принадлежит пишущий эти строки, воспринимали Набокова – в середине шестидесятых – на западный лад: сперва «Лолиту» (еще по-английски), потом все остальное. «Лолита» шла при этом в джентльменском наборе с «Тропиком Рака» и «Тропиком Козерога» Генри Миллера, с «Александрийским квартетом» Даррела, с «Любовником леди Чаттерлей» Д. Г. Лоуренса. Это был, разумеется, «Набоков наоборот»: писатель не то чтобы порнографический (так его не воспринимали никогда и говорили об этом, пожалуй, даже с сожалением), но этакий эротический вольнодумец, учитель и соратник в разгоравшейся как раз тогда сексуальной революции. «Лолита», односторонне, разумеется, понятая, споспешествовала этому процессу ничуть не меньше, чем входившие тогда же в моду мини-юбки.
Впоследствии, в годы застоя, «Лолита», тогда уже начавшая циркулировать и в русскоязычном варианте, оказалась не столько забытой, сколько как-то конфузливо оттесненной на периферию сознания десятками и сотнями (а может быть, их были и тысячи) фанатиков Набокова – собиравших его произведения, изучавших их, самым потешным образом их комментировавших; сейчас благодаря гласности квазилитература подобного рода выплеснулась и на журнальные полосы. В том же ряду оказались и мемуары о писателе – зачастую еще прижизненные. Вот, например, Н. Раевский с упоением передает отзыв Набокова о его прозе, содержащий конкретное замечание. У Раевского сказано: «трупы офицеров и дам, изрубленных шашками». Набоков возражает: «Дамы, изрубленные шашками, это уже не дамы, а женщины» («Простор». 1989. № 2). Замечание мастера…
Любовь к Набокову оборачивалась в те годы достаточно престижной и в то же время сравнительно безопасной фрондой; культ Набокова со всем своим белоподкладочным шлейфом был уголовно ненаказуем; мне лично известен всего один случай, когда нескольких читателей и почитателей Набокова – в северном городе Апатиты – вышвырнули с работы именно за него. «Лолиту» конфисковывал и, как правило, не возвращал КГБ при так называемых выемках, но искал он отнюдь не «Лолиту». И с тем большим рвением культивировали поклонники Набокова любовь к России и к бабочкам.
К широким читательским массам Набоков приходит в наши дни не на западный, а, так сказать, на эмигрантский лад: сначала русскоязычная проза двадцатых – тридцатых; потом «Лолита»; потом, надо полагать, «Ада», «Бледный огонь» и прочее. Но насколько широки эти массы? По моим наблюдениям, имеющим отношение не только к Набокову, круг читателей литературы, запрещенной прежде, ненамного расширился по сравнению с теми, кто читал ее в сам- или тамиздате. Как-то не слышно разговоров о «Котловане» и «Чевенгуре», о «Докторе Живаго» и о «Собачьем сердце» – все больше о водке да о кооперативах. Легализацию Набокова и многих других авторов с большим воодушевлением восприняли те, кто читал их и раньше, – и просто-напросто не заметили те, кто их не читал. Единственное исключение здесь – тяжеловесный и неуклюжий, но по-своему замечательный роман Василия Гроссмана. Тем комичнее пафос многих и многих литературно-критических статей, в которых разжевывается и щедро орошается слюной давным-давно разжеванное и проглоченное. Кто гоняется нынче, например, за «Волгой», в которой напечатаны едва ли не лучшие романы Набокова – «Камера обскура» и «Отчаяние» (и «Лето Господне» Шмелева)? А если и гоняются, то из-за Роя Медведева, Агаты Кристи и Юрия Власова.