Грин – католический писатель, хотя и, как уже упоминалось, «трудный» католик. Куэрри – католический архитектор, хотя и неверующий (или почти неверующий). Литературное творчество антиутилитарно (как минимум на первый взгляд). Церковное зодчество тоже. А вот если католический архитектор, преодолев религиозные сомнения, возьмется за строительство больницы для бедных (а в рассматриваемом случае – больницы для прокаженных)… Не зря же у нас в России приюты и лазареты такого рода называли в старину богоугодными заведениями.
Грину – как, увы, всего-навсего писателю – построить дом и посадить дерево не дано, да и с детьми своими он холоден. А вот Куэрри – как архитектору – дано. Но поскольку Куэрри – это Грин, то ничего не получается и у него тоже.
В романе рассказывается о постепенном возвращении «живого трупа» Куэрри к жизни – или, вернее, о том, что могло бы обернуться таким возвращением, если бы мир, из которого архитектор просто-напросто сбежал, не пришел за ним и в глухое бельгийское Конго. А тогда уж вся ложь и мерзость мира накрывают Куэрри с головой, причем двойная ложь: его, еще ничего, по сути дела, не успевшего совершить на своем анонимном поприще, торжественно провозглашают новым доктором Швейцером и его же, едва ли не единственный раз в жизни сознательно удержавшегося от того, чтобы «погубить» женщину, клеймят, отталкивают и прогоняют – из лепрозория! А ведь дальше Колымы не сошлешь – как коварного соблазнителя. Одинаково убийственны оказываются и хвала, и хула. Висящее на так и не воздвигнутой стене ружье стреляет в упор.
Однако событийная сторона в романе «Ценой потери», пожалуй, не так важна, как медитативно-философская. Многословные диспуты – о физической и психической целостности и увечности, о себялюбии и самопожертвовании, о вере и неверии, о подлинном и о бесплодном творчестве, – изрядно замедляя действие (что кое-кто ставит в упрек писателю), здесь, возможно, впервые лишены налета религиозной экзальтации, присущей главным «католическим» романам Грина. Как отмечает британская критика, о Боге здесь тоже думают, но сделок ему на каждом шагу уже не предлагают. Да и обличительный пафос писателя (в том числе и по адресу религии) изрядно пошел на убыль. И клир, и миряне, оказывается, тоже страждут, богатые тоже плачут; ненависть, по-прежнему то и дело водящая пером писателя, уже избирательна, уже зряча, уже в существенной мере уравновешена пониманием и состраданием.
Грину явно симпатичны и врач-атеист, исповедующий деятельную любовь к ближнему, и миссионеры, куда сильнее озабоченные исцелением тел своей черной паствы, нежели спасением душ и насаждением норм христианской сексуальной морали. И, напротив, глубоко противны все и всяческие фанатики. Не зря же будущий убийца архитектора – несостоявшийся священник, который и к вопросу выполнения супружеского долга подходит в пародийном осознании собственной правоты примерного семьянина-католика.