«Беа могла выходить за территорию лагеря когда вздумается. Пропуска, если она вообще в них нуждалась, ей обеспечивал Тур Прикулич. На лагерном проспекте Беа присела на скамейку, а я отправился за шарфом. Он лежал на самом дне чемодана, рядом с батистовым платком. Я много месяцев не брал свой шарф в руки, теперь он показался мне нежным, словно человеческая кожа. Мне было стыдно перед его переливчатыми клетками, потому что я опустился, а он все еще ластился ко мне своими квадратиками, перемежающими блеск и матовость. Он-то не изменился в лагере и сберег в своем шашечном узоре прежнюю спокойную упорядоченность. ‹…› Когда я передавал шарф Беа, она опять отвела взгляд, словно ускользающий в косину. Единственное, что ее красило, это загадка в глазах. ‹…› Беа Цакель словно слепили из двух неоднородных частей: грациозного торса и тяжелой конструкции низа».
Так это написано. Так это переведено. Колымские, блин, рассказы! Скамейка на лагерном проспекте. Шарф и батистовый платок на дне чемодана. Взгляд, ускользающий в косину. Зловещий персонаж по фамилии Кобелиан и лагерный начальник Шиштванёнов… Так это написано и так это переведено в наиболее внятных и относительно разумных местах, потому что повествователь, писательница и переводчик то и дело сбиваются на откровенно шизофренический поток сознания – то ли в сугубо пропедевтических целях (чтобы не поняли, что это за фигня), то ли, наоборот, в поэтических, то ли, как уже сказано выше, в правозащитных.
Денежку свою имеют все трое – да и на том слава богу. 3 тысячи экземпляров – именно таков тираж этой книги – «Амфора», надо полагать, все же реализует: Нобель есть Нобель; ничего на «Качелях дыхания» не наварит, но хотя бы – при помощи немецкого налогоплательщика – не сильно и погорит. Конечно, Герта Мюллер для обладающего литературным вкусом Вадима Назарова – это, по Веничке Ерофееву, «поцелуй через силу». Однако нобелевский ноблесс оближ…
Двадцать два года назад обратились ко мне на улице тогдашней западногерманской столицы Бонна. Обратились на ломаном немецком языке, но все равно понятно. Подайте, говорят, нищему румыну.
Простите, церемонно ответил я наглецу. Я из СССР. Я сам, знаете ли, в некотором роде нищий румын.
А вот сейчас думаю: а может, это был Оскар Пастиор? И он со мной так заигрывал? А рядом с ним стояла, страшно сказать (в книге приведена фотография), сама Герта Мюллер?
Справедливо ли присудили нобелевскую премию по литературе 80-летнему шведу?[34]
Присуждение Нобелевской премии по литературе восьмидесятилетнему шведскому поэту Томасу Транстремеру – повод поразмышлять не над Нобелем как таковым, а над судьбами поэзии в современном мире. Западном мире, восточноевропейском и русском, если уж точно.