Следует подчеркнуть, что к моменту бегства господин Гайзер уже находится на грани невменяемости и рациональную тщательность подготовки и осуществления замысла можно объяснить только генной памятью потомка робинзонов и удалившегося на покой Homo faber'a. Отправляясь в путь, «господин Гайзер принял два (взаимоисключающих. – В. Т.) решения: 1) никуда не сворачивать с тропинки; 2) если возникнут перебои в сердце, прервать задуманное, ни в коем случае не шагать до изнеможения». Инстинкт самосохранения, инстинкт выживания, попавший в порочный круг и изживающий сам себя!
Страницы описания бегства – из лучших в прозе Фриша – лишнее доказательство тому, что писатель, отказывающийся от спонтанной изобразительности как универсального метода, вовсе не обязательно лишен соответствующего дара. Исход господина Гайзера написан с кинематографической яркостью и великолепным чередованием планов. Однако попытка к бегству терпит неудачу, и вовсе не в силу заранее оговоренных условий, господин Гайзер стремится в безопасный Базель, но где-то на полдороге его начинает – и все интенсивней – преследовать мысль: «Чего не видал господин Гайзер в Базеле?» Эта мысль и заставляет его повернуть назад. Усталость от цивилизации или усталость самой цивилизации – не все ли равно и не одно ли и то же? Но человеку остается только взвизгнуть.
Было бы несправедливо обойти молчанием еще один аспект проблематики повести: господин Гайзер старик, он, строго говоря, маразматик, и его маразм «крепчает» по ходу действия. Тема старости (господина Гайзера, человечества, земли) решается здесь двояко: как тема усталости (и связанной с ней утраты памяти) и тема исчерпанности, изжитости. Взвизг господина Гайзера, когда он наконец раздается, не только никому не интересен (взвизг и не может быть интересен), но и беззвучен. Господин Гайзер бежит в обрывочные воспоминания о том, что с ним когда-то было и чем он когда-то был, не замечая или почти не замечая, что потоп прошел стороной, голуби летают, не замочив крыла, а над ним – все еще существующим, все еще цепляющимся за жизнь (или та цепляется за него?) – склонилась любящая дочь. Последнее дацзыбао трактует (по Большому Брокгаузу) тему «апоплексического удара», но вырезал его миниатюрными ножницами уже явно не сам господин Гайзер. А «деревня стоит невредимой».
На этой безрадостной ноте заканчивается безрадостная повесть Фриша, предмет которой – задача с двумя неизвестными, вынесенная в заглавие. Задача, которая, повторяю, предложенными приемами не решается и ответ на которую, данный самим Фришем и искусно вкрапленный в текст повести, в сердцевину коллажа, –