баба. Понятно, арестовать всю шайку сразу нечего было и думать. Мы и составили план: бессменно днём и ночью следить за всеми приходящими в этот дом и арестовывать их поодиночке. Для этого мы разделились на две смены: я и товарищ – от 12 дня до 12 ночи, а двое других от 12 ночи до 12 дня. Пойдут, положим, двое в домишко. Мы ждём. Посидят, выйдут. Сейчас один из нас за ними. И идёт, пока они не расстанутся. Тогда за кем-нибудь одним. Дошёл до постового городового: стой! Забирай! – и его – марш в сыскное. Работа была страх трудная. Продежурить 12 часов, да так, чтобы никто не обратил внимания, да во всякую погоду – это очень тяжело. Нарядишься мастеровым или мужичонкой прикинешься пьяным, а сам боишься – вдруг да те догадаются, – тогда капут! Затеют как бы ненароком ссору и за милую душу проломят голову. Однако делать нечего. Работаем мы так неделю, другую, и что ни день, то один или два человека, и все, оказывается, уже у нас побывавшие. Травленные! Человек 12 так переловили. Наконец видим – в домишке что-то неспокойно. Оно и понятно. Что ни день, всё людей к нему меньше идёт. Только однажды целый день мы прождали – и никого! Значит, всех переловили. Смотрим, этак часов уже в 10 выходит сам хозяин. Воротник поднял, шапку надвинул, в руке палка и зашагал. Верно, справки наводить. Мой товарищ – за ним, а я остался у домишка. Хожу и сторожу. Время идёт да идёт. Вот я и думаю: что мне теперь сторожить? Дело, можно сказать, конченное. Пойду в дом, там одна баба. Заарестую её, дом запру и делу конец! Подумал так и прямо в дом. Вошёл в тёмные сени, взялся за дверь, а она заперта. От арестованных я уже знал сигнал и сейчас два раза кулаком ударил, подождал, и в третий. Из-за двери спрашивают: кто? Я отвечаю, как у них: отворяй, тётка! Свои. Она отперла, я и вошёл. Большая кухня с печью, большой стол, лавки и табуреты. Сама у печки лучину щепит. Стоит ко мне спиною нагнувшись, – так-то удобно, – и спрашивает:
– Григорьича не встретил? Он под якорь пошёл.
– Нет, – отвечаю я и хотел было её уже обхватить, да и споткнулся об полено!
Она тотчас обернулась – вероятно, сообразила, да как замахнётся на меня косарём.
– Вот какой ты свой!
Я вижу, тут разговаривать нечего, нагнулся, да к ней и обхватил её, а она меня косарём – р-раз по плечу! А потом косарь откинула, да меня прямо за шею и ну давить! Силища у ней, что у мужика здорового: повалить её не могу, в плече боль, дышать не в силах. “Вот, думаю, и смерть!” Изловчился в последнюю, дал ей подножку, трах! – и покатились мы оба, а через минуту она уже на мне сидела и одной рукой душит, а другой на полу косарь нащупывает. Высокая, здоровая, глаза горят, волосы из-под платка выбились. Совсем ведьма. Напрягся я со всею силою, поднялся, а она как хватит меня кулаком в лицо. Я головой в пол и чувств лишился.