Сегодняшний читатель, пожалуй, не поймет, почему «Гадюка» так сильно отозвалась в моем — и не только в моем — сознании. Чтобы понять это, надо вспомнить, как трудно восприняла немалая часть комсомольцев и даже партийцев переход от «военного коммунизма» к новой экономической политике. Еще вчера шла вооруженная борьба не на жизнь, а на смерть с белогвардейцами и интервентами, еще вчера всякий, кто чем-либо торговал, был враждебным элементом, кулаком, спекулянтом, мешочником, подрывающим Советское государство, еще вчера представлялось, что в ближайшие месяцы, если не дни и часы, свершится мировая революция… Но Ленин увидел изменение обстановки в мире и в стране и разработал гениальный план поворота от штурма к осаде, план новой экономической политики. Для многих и многих энтузиастов, пламенных голов, не владевших необходимыми знаниями и глубоким пониманием исторических событий, этот поворот явился потрясением. Как будто они бешено мчались на конях, занося над головами врагов сверкающие клинки, и вдруг наткнулись на неожиданное препятствие. На наших глазах как из-под земли появились лавочки и лавчонки, рынки и частные фабрички, кафе и кондитерские, появились нэпманы. И вчерашним конникам надо было учиться торговать, хозяйничать, руководить «командными высотами» — заводами, банками, учреждениями, предприятиями, чтобы обеспечить строительство социализма, не дать мелкобуржуазной стихии захлестнуть его. Все это нашло в те годы разнообразное отражение в нашей художественной литературе, появились и упадочнические произведения — стихи В. Александровского и В. Кириллова, романы, повести, изображающие возродившееся мещанство, дельцов-ловкачей и т. д. Об этом можно прочесть в книгах по истории нашей литературы, и я мог бы перечислить немало названий таких повестей и романов. Но, пожалуй, никто не изобразил с такой силой драматические переживания романтика, волна гражданской войны, столкнувшегося с нэповской стихией, как это сделал А. Н. Толстой в «Голубых городах» и «Гадюке». В сложной, богатой событиями судьбе Ольги Зотовой, оказавшейся после героического периода ее жизни в кишащей обывателями и мещанами коммунальной квартире, отразилось целое явление тогдашней общественной жизни. Она была одной из тех, кто не смог, не сумел перестроиться, перемениться. А такие были, хотя и в меньшинстве.
Как бы ни была не права в большом социально-историческом плане Ольга Зотова, схватившаяся за револьвер, образ ее вызывал горячее сочувствие. Я влюбился в нее. Меня поражал талант писателя, сумевшего с такой силой, живописностью, с таким пониманием психологии нарисовать людей, которых он, казалось бы, не мог знать, находясь по другую сторону баррикады. Я уже стал читать все, под чем стояла подпись А. Н. Толстого. А писал он много и чаще всего поражал и радовал, но, не стану скрывать, порою и разочаровывал. После «Детства Никиты», «Ибикуса», «Хождения по мукам», «Петра Первого» не очень радовало «Черное золото», пьеса «Чудеса в решете», написанная по заказу Наркомфина для пропаганды займа, или пьеса «Чертово колесо». И все-таки во всем был виден его удивительный живописный дар, то здесь, то там сверкало превосходное меткое слово, которым он как-то легко и свободно владел, блистали необыкновенно удачно найденные детали, выразительные эпитеты, точные штрихи, определяющие интонацию и образ героя.