А ещё интереснее — дать кукловоду в руки новый козырь, вдобавок к телу ещё и то, что осталось от души; посмотреть, как распорядится этим, как использует… против неё?.. для неё?.. как?..
— Я дура, если поверю тебе, — хмыкнула Анко, но взяла одну из отёко. Потому что да: она дура, и дура любопытная. А может, ещё и сошедшая-таки с ума. — Сейчас нужно?..
Коснувшись пальцами её виска, Сасори убрал за ухо пряди, и Анко едва почувствовала, как он вырвал волосок. Какая неожиданная от него деликатность… Эта ночь однозначно странно влияла на них обоих — Анко была не менее осторожна.
— Теперь добавляем, — они одновременно опустили волоски друг друга в свои рюмки, и Сасори взял с полки стакан. — На этот объём — три капли, и тогда, проснувшись, мы снова со спокойной душой сможем строить планы убийств.
— Только эта мысль меня и греет, — пробормотала Анко, глубоко втягивая в себя аромат зелья, не способная им надышаться.
Запах древесины, металла, осенних листьев, сохнущих после дождя. В голове тут же возникает ассоциация: центральный парк Конохи, позапрошлый октябрь, когда без конца лило каждый день. Закупившись онигири и данго, она, только вернувшаяся с миссии и сделавшая доклад Хокаге, промокшая до нитки за время последнего перехода до деревни, но ужасно довольная, сидит на качелях на детской площадке, радуясь тому, что дождь, наконец, перестал, и выглянуло солнце. Кажется, Анко ему тогда, запрокинув голову, улыбалась…
Она позволила трём каплям блестящего снадобья сорваться с края рюмки и слиться с водой в стакане. Сасори поступил так же, после чего без промедления очистил и свою, и её отёко от зелья. Поболтав немного стаканы, размешивая, они пересеклись взглядами и чокнулись прежде, чем выпить.
Они точно чокнулись.
Мгновения шли, складываясь в секунды, минуты. Анко глубоко, тяжело дышала, но пошевелиться не могла: нечто странное происходило с ней, с её телом, мозгом, системой чувств, и травленный за жизнь всем чем угодно организм отчётливо сигнализировал: опасность, яд!
Однако это чувство постепенно рассеивалось, притупляясь и переходя в фон, пока не исчезло совсем. На смену ему пришли другие ощущения, куда менее привычные и нормальные: безоговорочное расположение, готовность полностью отдать себя, всё своё существо в чужие руки, желание добиться внимания… без боязни и единого рефлекса в подкорке. И на душе — легко-легко, нет привычно давящего кома обязательств, предписаний и норм.
«Так вот как… — мысли — обрывками в голове, впервые за годы такой чистой, необременённой. — А он чувствует то же?..»