– Чего тебе не хватает? – Он обращался к оконному стеклу. – Ты хочешь собственную машину? Я зарабатываю достаточно денег для двоих, не так ли?
Пара сережек со стразами из ближайшего универмага, но купленных на собственные деньги, значили бы для Хелен больше, чем все, что он когда-либо ей покупал, однако она видела, что идет по тонкому льду.
– Ты замечательный кормилец семьи. Но мне нужно большее, Робин. Я всегда хотела работать.
Никто не знал этого лучше, чем Робин. Он обернулся к комнате.
– Врачи предупреждали меня, что с тобой может случиться рецидив, однако спустя семь лет я полагал, что нам это не грозит.
«Я могу сказать ему сейчас, – мелькнула у нее мысль, – он знает меня уже семь лет, и я никогда, никогда не давала ему даже повода подумать, что я сумасшедшая».
Она глубоко вздохнула:
– Это не рецидив. Робин, прежде всего я никогда не была больна. Это было ошибкой – поместить меня туда. Ты же меня знаешь. Теперь ты должен это видеть.
Наконец-то она сказала это. Хелен искала понимания в его лице, но увидела лишь беспокойство в том, как дрогнули его губы, и поняла, что потерпела неудачу. Это было слишком крупное и болезненное для него знание. Ему легче верить, что она поступила так из-за болезни, чем принять правду: она не хотела от него ребенка, она не любит его, ее жизнь всегда принадлежала только ей самой. Робин сел рядом с ней на кровать Дэмиана, продолжая при этом держать дистанцию, как доктор при обходе палаты.
– Но, Хелен, ты бы именно так и сказала. Это признак того, что ты больна. – Это прозвучало так, словно в его лице вернулся доктор Бурес. Запоздавший на семь лет крик ужаса готов был вырваться из раздувшихся легких Хелен. – Твоя работа идет вразрез с рекомендациями медицинской консультации, лучшей медицинской консультации в стране. Доктора сказали, что слишком много волнений могут попросту спровоцировать новый срыв. – Он начал перебирать ее бумаги, складывая их лицевой стороной вниз друг на друга. Когда он выровнял чистые оборотные страницы, Хелен наконец встретилась с ним взглядом. – Они бы никогда не наняли тебя, если бы знали о твоем прошлом.
Была ли это угроза, замаскированная под беспокойство, или беспокойство, прозвучавшее как угроза? Хелен вгляделась в лицо Робина, ища признаки гнева, однако нашла там только тупое доверие к официальным учреждениям. Она заговорила очень медленно, будто это давало шанс удержать какие-то неправильные слова:
– Но мое прошлое – это тайна, Робин. Я провела в Назарете меньше месяца. Те медсестры едва знали мое имя, когда я там была, они бы сейчас меня и не вспомнили и вряд ли вознамерятся проверять списки сотрудников лондонской больницы, верно? – Ей пришло в голову, что утечка информации, если таковая случится, скорее будет исходить от секретаря ее личного врача, однако они заплатили деньги уровня Харли-стрит за сервис, соответствующий уровню Харли-стрит. – Единственный человек, который, вероятно, помнит меня, – это Мартин Бурес, и при всех его недостатках на нарушение конфиденциальности он не пойдет. Это будет больше, чем просто удар по репутации, – его вышвырнут вон из профессии. А вне медицинской сферы единственные люди, которые знают мой секрет, – это ты и я.