Процедура отравления газом просто завораживает и меня, и Птаху. Через полчаса включаются мощные вытяжные вентиляторы, потом открываются двери, и мертвых собак выволакивают за хвосты. Никто из нас прежде никогда не имел дело с чем-нибудь или с кем-нибудь мертвым. Это действительно тяжело – видеть, как они заходят живыми, прыгают, лают, стараются привлечь внимание, а затем оказываются мертвыми, с открытыми, остекленевшими глазами. Есть там и специальный крематорий для сжигания собак. Их кладут на длинную решетку, которую можно выдвигать, а потом ее задвигают, чтобы собаки сгорали в пламени. Потом убирают газовую камеру, и рабочий день закончен. Собачники смеются и шутят, пока все это делают, но мы-то видим, что подобная работа им тоже не слишком нравится.
В то утро, когда мы в первый раз выезжаем на работу одни, в собственном фургоне, мы не можем поймать ни одной собаки, хотя встречаем их часто. Дома в нашей местности стоят не сплошными рядами, и собаки просачиваются между ними, убегая на соседние улицы. Джо Сагесса, глядя на нас, смеется чуть ли не до колик. Дело в том, что мы, пожалуй, просто могли бы подойти к большинству из этих собак, подманить и завести в клетку.
Но мы оба чувствуем, что это будет обман. Мы должны ловить собак сетью, как настоящие собачники.
Во второй половине дня мы отправляемся на единственную улицу, находящуюся недалеко от того места, где мы живем, на которой дома стоят действительно сплошными рядами. Нам удается поймать там четырех собак, в том числе собаку мистера Колера, оклейщика обоев; он живет от нас через три дома.
В муниципальном совете решили, что собак следует держать в течение сорока восьми часов на псарне у ветеринара, которого все зовут «док» Оуэнз. Док – значит доктор. Мы оставляем собак там, и на этом наша работа в тот день заканчивается.
Когда я прихожу домой, мистер Колер уже в нашей гостиной. Кричит на мать. Я захожу, и он набрасывается на меня. Хочет знать, где его собака. Говорит, если она мертва, он меня обязательно убьет. Называет меня итальянским фашистом. Я выталкиваю его за дверь, на крыльцо, и он слетает вниз по ступеням. Вот бы он на меня накинулся, думаю я. Мне еще не случалось посылать в нокдаун взрослого человека. Он стоит перед домом и кричит, что вызовет полицию. Я ему объясняю, что сам работаю на полицию. И добавляю, что он может забрать собаку, и это будет ему стоить пять долларов, потому что у нее нет регистрационного свидетельства, что собака его нарушает закон и что сам он преступник. Если он не явится за собакой завтра же, я собственноручно перережу горло этому чертову псу. Он снова обзывает меня фашистом. Я называю его говенным жидом и почти готов броситься вслед за ним по улице. Жаль, что у меня нет при себе сети. Мать велит мне войти в дом. Когда я захожу, она говорит, что я должен уйти с этой работы. Я отвечаю, что не уйду, я только начал входить во вкус.