Лишь Татьяна, жена Егора, не раз отмечала про себя больно хлопотливую заботу Лиды о Дмитрии Ивановиче. Но относила это больше на счет сердечной доброты Лиды. Однако внимательный глаз ее не упустил, что в разговорах с постояльцем чувствовалось душевное волнение Лиды и возникала тихая радость, что бывает в лице только счастливого человека. И так, без каких-либо потрясений, степенно и безмятежно, жили они, коротая дни неволи Шенберева.
Ссыльных увезли неожиданно. Назначение у них было в действующую армию — уж год как шла мировая война.
Лида проводила своего постояльца. Шли они по улице, через поля, мимо овинов, за Домашний ручей, пешей тропкой, напрямик к Печорскому тракту.
В Лышегорье в тот день она не вернулась, так и уехала с Дмитрием Ивановичем. Ямщики, отвозившие ссыльных до ближайшей почтовой станции, сказали, что сопровожатый оказался человеком сердечным и разрешил Лиде проводить Шенберева до последней деревни перед поворотом на Пинегу.
Вот тогда-то и обнажилось на миру страстное чувство Лиды. Не сдержалась она в горе. И все, что столько времени таилось от людей, разом прорвалось наружу.
Обратно в Лышегорье она шла пешком, надеялась печаль сбить. Осунулась, глазницы провалились, худющая, на лице ни красочки, слов не слышит, говорит невпопад, немощь ее скрючила и сил жизненных лишила.
И чего только бабы не испробовали. Даже ворожею лышегорскую Марфу-пыку призвали. Та всякие сатанинские чары черной магии напускала. Но такая дремучая тоска нашла на Лиду, такая темень на душу пала, что никакие целения и травы ей не помогали, никакие заговоры Марфины, магические слова и вещие увещевания — ни в чем она спасу не находила.
Страдала Лида открыто, не береглась, не стыдилась ни чувства, ни горя своего ненасытного, непостижимого, да и не веданного ею никогда прежде. Будто пелена с нее спала и открыла перед всеми глубокую душевную болезнь, даже не болезнь, чтобы хворь такая проходящая была, а горе-маету, что годами человека гнет, ломает, бросает из стороны в сторону — и нет ему ни в чем ни покоя, ни утешения, ни душевной ровности, ни душевного успокоительного света.
Не с каждым такое случается, но уж кому выпадет такая судьба, да еще разлука долгая, без скорых обещаний на встречу с любимым, незатихающая боль долго крутит человека.
Лида прожила так несколько недель и вроде бы поспокойнее стала, а тут письмо от Дмитрия Ивановича пришло. Прокопий Васильевич думал, что в нем все-таки какое-никакое, но облегчение, и стал читать письмо вслух. А письмо-то навлекло еще большее несчастье.