Она тихо охнула от шальной мысли, но не отогнала ее, чувствуя, что думать ей так приятно. Потом снова повалилась в теплую, еще не остывшую лунку и заснула, нежась в лучах восходящего солнца. Снилось ей, будто бы она, изморившись от полуденной жары, решила искупаться. Скинула с себя обветшавший за лето сарафанчик, раздвинула густо заросший ивняк и медленно опустилась в быстрый поток, сразу же стремительно подхвативший ее. Она неожиданно почувствовала, что сводит суставы на ногах, словно кто-то держит ее. И только она хотела освободиться, как руки вдруг тоже непослушно застыли. Она вроде бы машет ими, а гребка нет, и все сильнее забирает ее поток и тянет ко дну. Она силится крикнуть, а голоса своего не слышит.
«Но сплю же я, сплю, господи-беда, — пробивается сквозь сон сознание. — Откуда же несчастье такое? А если наяву тону? — От мысли этой у нее похолодело все внутри. — Смерти теперь я совсем не желаю, натешилась, поискала ее, уж и пожить бы. Вот и гонца Селивёрстушко послал. К чему умирать?! Боюсь я смерти. Да о чем это я, ведь сплю же, господи-беда…»
Ноги ее больно скользнули по острым донным камням, и предчувствие смерти кольнуло в сердце: «Крикну-ка я Селивёрстушку, может, и спасет еще?»
Крика не вышло, лишь вода холонула во рту и перехватила дыхание. Темно стало кругом, жутко, страх сдавил грудь. Собрав все силы, она решительно рванулась вверх и зажмурилась от ярко слепившего света.
«Ну, теперь еще немножко», — вскинула руки, разметавшись, и вновь полетела вниз, скользя по неровному дну, опять ударилась обо что-то острое и открыла глаза.
Она лежала на земле. Ноги тяжело придавила жердь, а на нее смотрел лось и улыбался, видно, его развеселило, как она слетела со стога.
— Что ты, лосинушка, смеешься надо мной? — сказала Лида, поднимаясь с земли, и тоже улыбнулась. — Знал бы ты, что мне привиделось во сне, о, господи-беда. Смерть оком своим меня пугнула.
Она не стала вновь взбираться на стог, а пошла к речке, умылась. Однако купаться все-таки не решилась, ощущение неприятного озноба от страха, пережитого во сне, еще не прошло.
Но впервые за много месяцев она почувствовала, что в голове у нее ясность, ничто ее не давит, не гнетет, будто она заново родилась и свет вновь увидела во всей солнечной яркости и нежности. Она оглядела свой сарафан, кофту и ужаснулась: «До чего же я дожила, как обносилась-то, домой так не пойдешь, надо подшить, приладить».
Тут же скинула с себя все и принялась в речке стирать да полоскать, потом развесила на солнечных кустах и решила искупаться. Легкость безмятежного дня вроде бы подавила чувство страха.