Выбрав место поглубже, она кинулась отвесно в воду, отдавшись стремнине. И уж только перед самым порогом начала резко грести, почувствовав силу в напрягшемся теле.
Выйдя на берег, Лида устало присела на камни, отдохнула и решила вернуться в избу, ощутив страшный голод.
Она пошла обнаженная, всем телом наслаждаясь прогретым воздухом и легким, ласковым дуновением ветерка, гулявшего по пожням. В избе никакого платья, кем-нибудь случайно забытого, не оказалось, и она так, ничем не прикрывая тела своего, проходила целый день, лишь к вечеру снова приоделась в кофту и сарафан.
День этот был для нее совсем особый. Впервые после болезни она ощутила потребность жить, прикасаться ко всему живому, как и прежде, все окружающее одушевлять, со всеми без умолку говорить, слушать всех, улыбаться. Ей казалось, что и лось, который целый день провел возле избы, разговаривал с ней, и ящерицы, уже совсем смело шмыгавшие из своего гнезда, тоже были небессловесны, и молоденькие чирки-перволетки, резво плескавшиеся на отмели у речки, отвечали ей веселым, беззаботным посвистом. Она была своя среди всей этой неугомонно живущей природы. Все в ней вызывало чувства добрые, все ожило, задвигалось вокруг нее, и она поняла, что день возвращения в Лышегорье настал. Сердце ее радостно сжалось от нетерпения…
— Ну вот, кажется, и отболела я, отболела-отгоревала по тебе, мой свет-голубеюшко, Димитрий Иванович. Проводила тебя в дальнюю дорожку невозвратную, пора и к делам мирским возвращаться. Селивёрстушку встретить как жене надлежит. А как он рассудит, так тому и быть.
И мысль о невозвратности Дмитрия Ивановича впервые за долгие месяцы не причинила ей острой душевной боли. Пообмякло все внутри.
Лида решила пойти в село утром.
К вечеру возле стога образовалось густое облачко, запахло гарью, и спать она осталась в избе.
«Видно, пожар где-то лютует», — подумала она мимоходом, не задержав, однако, своего внимания на этом предположении.
Но к утру заволокло всю пожню, и стог скрылся в темно-серой дымке.
— Не дай бог, чтобы к Лышегорью беда подкатилась. Сушь-то вон какая стоит.
Тут ей и вспомнились зимняя история со Златой Кузьминой и угрозы старухи Паховой. Тогда Лида еще была хотя и в мутном уже, но все-таки временами еще добром сознании…
— А что, если угрозы в руку?!
Мысль эта обожгла ее. Она торопливо закрыла окно, дверь на щеколду и поспешила к проезжей дороге.
Лида не ошиблась. Лышегорью грозила беда. В последние дни бабьего лета загорелся сосновый бор, а от него прямиком до Лышегорья было рукой подать. Бор чистый, просторный. Экая воля огню! Вот он и пошел гулять — лют, зол — не подступись.