А отец Василий жил тогда еще в старом доме напротив Лиды, через улицу, окна в окна с ее горницей. Так дом Селивёрста по этому случаю неожиданно стал самым подходящим.
Постоялец Лиды, Дмитрий Иванович Шенберев, оказался человеком хорошим, покладистым, работящим. Мужские заботы по дому сразу же взял на себя. И скоро отладил все, что без Селивёрста обветшать успело. Был он особо охоч до работ столярных и плотницких. Дерево больше любил вялое, полусухое, любил его обделывать, строгать. Украсил окна наличниками замысловатой гибкой резьбы, совсем не схожей с нашей. Лышегорская резьба обыкновенно выходила крупнее, броско выписывалась кругляшами да округло полными, витыми восьмерками. У Шенберева кругляшей почти не было, а ровные полумесяцы и розочки перемешаны были тонко, хитро и красиво.
Деревенские старики степенно и долго разглядывали наличники, судили-рядили и отнеслись к его мастерству одобрительно, немало подивившись, что столичный барин таким рукодельем владеет в совершенстве.
Дмитрий Иванович с охотки в первые месяцы с топором не расставался. Вместо накладного бруса с Ильей Ануфриевичем вытесал желоб на крышу, с коньком над улицей. Каждый дом в Лышегорье жил под коньком — добрым знаком благоденствия и счастья. И у каждого хозяина конек выходил свой, несхожий с соседским. Но у лышегорских мужиков коньки чаще всего почему-то получались с печальным, задумчивым челом. А у Дмитрия Ивановича конек вышел веселый, резвый, уши стоячком, шея длинная, стройная, и надыбился он, как скакун озорной. Лида раскрасила головку конька своим любимым цветом — ярко-светлой киноварью, положив ее на тонкий слой искристой охры. И конек, упершись крепкой литой грудью в небеса, засверкал как красное солнышко.
За делами, за рукодельем Дмитрий Иванович скоро пришелся ко двору. Держался он с Лидой просто, располагая к отношениям дружеским и, как казалось людям, обоюдно независимым. Но в селе он по-прежнему оставался чужаком, бывал лишь у своего товарища по ссылке да вместе с лышегорским учителем Прокопием Васильевичем Богдановым частенько ходил на охоту в сосновый бор. Прокопий Васильевич по доброте своей сердечной был другом многих ссыльных, коротавших сроки в Лышегорье. Охотно просиживал у них вечера, читал их книги, слушал умные речи, рассказывал про деревенское житье-бытье, про лышегорские нравы и обычаи, про всякие жизненные оказии, которых на его веку было немало. И близкими отношениями с ссыльными дорожил. «Дальше нашей деревни не сошлют», — шутливо улыбался он, если кто-то начинал ему выговаривать, упрекая за дружбу с ссыльными. В дружбе он был и с Шенберевым.