— Забыла, и он не вспомнил. А второй раз возвращаться не хочу, там война и немцы.
Степан пошел к корзине для бумаг.
— Могу себе представить, — посочувствовал он, роясь среди мусора.
Виктория осмотрелась; она вся цвела:
— Вам тут хорошо, тихо.
— Ну да, — подтвердили компьютерщики. — Больше суток не сменялись…
— Да, у нас тоже завал.
Ждать ей пришлось недолго.
— Вот, Вика, есть вполне приличный в браке. Эта полоска тебе не помешает, — Степан протянул ей фотографию Смоленцева с незнакомым мужчиной в «Александре». — Если хочешь, могу ее даже отрезать…
Виктория как бы без всякой задней мысли разгладила на бедре слегка помятую фотографию:
— Не надо. И правда, не мешает.
У бедного Степана слегка покраснели уши, когда он наблюдал, как ловко девушка разглаживала бракованную фотографию на своем прекрасном бедре.
— Знаешь, кто это? — в последний раз рискнула Виктория.
— Слышал, Липкин, — с явной неприязнью к этому самому Липкину ответил Степан. — С тебя банка пива, — и парень, вздохнув, вернулся к своим делам.
— Заметано, — Виктория скрылась в дверях.
Теперь — все, надо идти на доклад к Кожинову.
«Липкин, — крутилось у нее в голове. — Семен Липкин, мэр Ульяновска, коммунистического заповедника, и одно из первых лиц в КПРФ».
Легкой походкой, ставя шаг от бедра, Виктория Макарова шла по коридору…
Александр Бондарович, 12 часов дня, 24 марта 1996 года, камера для допросов в Бутырках.
Ждали недолго. Когда Бондарович появляется в сих пенатах один, ему приходится дольше ждать. А генерала Щербакова боялись…
С мерзким скрипом открылась дверь в камеру, выводящий скомандовал:
— Заходи.
В дверях показался альбинос.
Если бы Александр Бондарович видел его вчера вместе с Викторией в кабинете Кожинова, то непременно заметил бы, как по сравнению со вчерашним днем Глушко постарел; выглядел подозреваемый плохо: помятая одежда, длинные белые волосы лежат на плечах лохмами, под глазами залегли черные круги, на подбородке вылезла неопрятная белая щетина…
Глушко остановился, затравленно озираясь по сторонам и не решаясь достать из-за спины руки. Позе заключенного при конвоире его, видимо, уже обучили твердо.
Сопровождающий бодро отрапортовал:
— Товарищ генерал, подследственный Глушко по вашему приказанию доставлен.
Щербаков поморщился от этого крика:
— Идите.
Когда конвоир удалился, закрыв за собой скрипучую дверь, генерал указал подследственному на стул:
— Садитесь, Глушко.
Арестант занял свое место перед лампой, высветлившей его морщины.
Бондарович сел сбоку от стола.
Щербаков, как положено, решил представиться подследственному: