Ральф слушал шокирующий рассказ, пусть частично, но подтверждающий гипотезу: его дядя нашел свой последний приют за стенами Донского монастыря. Но тут Антон сказал:
— Прямого подтверждения, что твой дядя лежит в этой могиле, нет. Дядя Саша утверждает, что никаких ссылок на военнопленного Ральфа Мюллера в архивах не обнаружено. Быть может, он вообще никогда не бывал в Москве. Честно говоря, не хочется прекращать попытки отыскать его следы.
— А я вот сижу напротив тайника, который, наверное, сделал мой дядя, хожу по этой земле, и мне кажется, что я его уже нашел. Мы ведь в семье помним его, а это главное.
— Другими словами, ты не собираешься больше заниматься поисками?
— Не знаю…
— Эх, жаль, что мы никогда так и не узнаем, куда делось содержимое ящика! А главное, действительно ли там было что-то еще…
Антон встал, собрал охапку сухих веток, оторвал от ствола поваленной березы внушительный кусок коры, и через минуту весело и уютно заполыхал небольшой костерок.
— Антон, — сказал вдруг Ральф, — из головы не выходит рассказ твоего дяди про несостоявшийся расстрел.
— А я привык, потому что с детства эту историю знаю. Но я догадываюсь, к чему ты клонишь.
— Но ведь это возможно… Представляешь, если бы тем самым солдатом, пожалевшим твоего дядю, был мой дядя Ральф?! Впрочем, на нашу долю и так чудес предостаточно. Уже то, что из десяти миллионов москвичей я встретил именно того, чьи родственники живут в деревне, где служил мой дядя… Но все равно, хотелось бы верить… Знаешь, словно там, на небе, все заранее было предопределено. Вот он ведет твоего дядю Колю на расстрел, а на небе уже известно, что их племянники встретятся через полвека…
— Да, согласен, хотелось бы верить, но, по-моему, такое случается только в кино.
— Верно, в жизни так не бывает.
Отто и Ральфу повезло — им удалось неплохо устроить свою жизнь в лагере, куда они попали летом 1943 года. Лагерь на реке Тобол, что в переводе с древнеславянского означает «курган», располагался в 20 километрах от Астрахани. Природное жизнелюбие и оптимизм Ральфа, усилившиеся многократно после его чудесных спасений, постепенно передались Отто. Друзья держались вместе, с виду охотно выполняли любую работу. Лагерный быт в целом был достаточно сносный и совсем не подтверждал страшные рассказы о нечеловеческих ужасах русского плена, которыми кормили германских солдат перед отправкой на фронт.
Конечно, жизнь в неволе — не сахар, тут есть все: грубость и жестокость охраны, изнурительный труд, однообразная кормежка, холод, отсутствие удобств и главное — тоска по дому вкупе с полнейшей неизвестностью впереди. Но жить, как говорится, можно, особенно если у тебя голова на плечах и есть жгучее желание когда-нибудь снова увидеть родные края.