Отто вздохнул.
— Мне не наплевать. Зря ты так. Давай будем считать, что все это правда. Как и то, что ты продрог, так и до обморожения недалеко. В нашей казарме тебе будут рады. Только нужно тебя переодеть. А вот где раздобыть нормальную форму, ума не приложу. Может, ты хотя бы нашивки с петлицами снимешь и еще погоны?
Ральф послушно оторвал от рукава кителя шеврон с надписью «Рейх», снял петлицы с воротника шинели.
— Ну вот, — одобрительно кивнул Отто, — теперь другое дело. Знаешь, Мюллер, а ты счастливчик. Долго жить будешь!
— Именно это и сказал гауптман. После чего сразу умер…
— Ну, я-то пока не собираюсь на тот свет, — бодро отозвался Отто. — Есть у нас еще дома дела…
Казарма оказалась приспособленным под скромное жилье просторным сараем. Здесь свободно разместилось целых два взвода. Топились две печки, повсюду, на соломенных охапках, лежала солдатская одежда. На стене висел пропагандистский плакат с изображением сурового танкиста в форменной фуражке, поверх которой были надеты головные телефоны. Надпись на плакате гласила: «Panzer — Deine Waffe!»[15].
Солдаты, совсем не похожие на бумажного здоровяка, сгрудились у огня. Некоторые подогревали еду в походных котелках. Возвращение Ральфа было встречено с равнодушием. Даже Юрген, с которым у Мюллера в свое время складывались приятельские отношения (им вместе посчастливилось перед отправкой в Польшу, а оттуда уже сюда, в Россию, провести время на итальянской Ривьере), поздоровался холодно, хотя и выдавил из себя улыбку. Больше всех возвращению Ральфа обрадовался добродушный эльзасец Ги. Он-то и объяснил Мюллеру причину столь сдержанного приема:
— Говорят, из частей, которые понесли большие потери под Москвой, сформируют новые маршевые роты и отправят куда-то на реку Дон. Нас это тоже ждет. Потому все здесь ходят расстроенные. По слухам, там готовится мощное наступление. Собираемся ударить по большевикам как следует. К нам приезжали из Четвертой инспекции от самого генерала Брандта. Думали, как из нас собрать полноценный дивизион. Значит, скоро в дело. Вот ребята и загрустили.
В углу, где стояла печка, раздался металлический стук. Солдат, издали показавшийся Ральфу стариком, явно повидавший на своем веку, отставил в сторону котелок и подошел к ним.
Теперь Ральф увидел, что на самом деле ему, скорее всего, лет двадцать пять от роду, не больше. Но вот глаза… Это были глаза зрелого мужчины.
— Он прав, — солдат указал на эльзасца. — Тут есть о чем печалиться. Чтоб вы знали, я был под самым городом Яхрома, это километрах в сорока от Москвы… Ближе никто не прошел. А до этого мы все время наступали. Вы, конечно, все видели мертвых. Я очень боялся, особенно когда это случилось первый раз, когда я впервые увидел, как умирают.